сама по себе, состарюсь и умру в одиночестве, вот прямо здесь. И ты тоже умрёшь.
Евгения подмигнула своему отражению и затушила сигарету о его левый глаз.
Столовая неподалёку от дома оставалась неизменной, по крайней мере, последние два десятка лет. Оставались теми же самыми подносы -- из бурого штампованного пластика с невнятным абстрактным узором, призванным имитировать не то дерево, не то камень, но, в конечном итоге, похожий лишь на самого себя. Теми же самыми были прилавки с тарелками и стаканами, и даже женщины по ту сторону прилавков, казалось, ничуть не менялись, завязшие в горячем густом воздухе, пронизанном запахами пищи и клубами пара.
И кассирша, наизусть помнящая стоимость любых блюд и имена большинства клиентов, сдобная румяная тётка, оставалась той же, и всё также спрашивала у Евгении, непременно называя её Женечкой:
--Женечка, ты когда замуж соберёшься? Ты посмотри, сколько мужиков-то вокруг!
И мужики, почти сплошь рослые и усатые, словно с картинки, офицеры, наперебой, с прибаутками, подтверждали свою готовность. С годами, пожалуй, у них прибавлялось только звёздочек на погонах, да и то, не у всех.
А потом Евгения сидела, одна, за угловым столиком и слушала вполуха, как сидящий рядом очкарик в свитере, словно сшитом из пришедшего в негодность халата домохозяйки, что-то оживлённо объяснял стриженому крепышу с гностическими символами на шевронах.
--Когда Софью поглотила Тьма, то есть, с нашей точки зрения...-- начал очкарик
--...наш тварный мир,-- подхватил крепыш.
--Вот именно. Однако, в силу своей совершенной натуры, она не могла воплотиться.
--Спорное утверждение, я бы сказал. Вот, скажем, Демиург...
--Не путай тёплое с мягким. Демиург, фактически, существует в череде воплощений. Более того, он и есть эти воплощения. А вот София воплотиться не может. По определению.
--Это она сама тебе сказала?
--Не ёрничай. Тут вся суть в энтелехии, и если говорить о знании как первообразе, то самое главное...
Евгения так и не дослушала, что же в рассуждениях очкарика является главным. Она слишком часто слышала подобных ему, правых и не очень, искренних и лгунов -- когда-то ей было интересно, потом заумь стала нагонять на неё тоску.
Девушка вышла на улицу -- до назначенной встречи оставалось ещё порядочно времени, и она, прогулявшись немного по старым кварталам и вдоволь полюбовавшись на фальшивый ампир строений, присела на бордюрный камень. Потом поднялась на ноги. И снова присела. Что-то в окружающем смущало её, какая-то крохотная деталь упорно не хотела вставать на своё место, незаметное несовершенство конструкции доводило до нестерпимого зуда.
Было утро в городе, не знавшем смены времён года. Воздух, нагретый до идеально комфортной температуры, стерильно белое небо, прохлада бетонного поребрика. Сквозь рассеянный свет, чуть пружиня, перемещались по своим делам будетляне.
Догадка зудела под черепом Евгении надоедливым насекомым, но она никак не могла поймать её.
А в небе стремился к зениту по обычной своей траектории идеально чёрный квадрат. Чернота его, столь абсолютная что, вопреки законам оптики, заглушала собой бесконечную белизну искусственного небосвода, приковывала к себе взгляд и, казалось, силилась затянуть в свои непроглядные глубины. Евгения, словно догадавшись, что её мучит, достала из внутреннего кармана куртки деконструктор, прицелилась в чёрный квадрат, и нажала на спусковую скобу. Внутри пистолета что-то щёлкнуло и... ничего не изменилось. На корпусе загорелся красный светодиод, поморгал чуть-чуть и погас.
"Не достаёт",-- с досадой подумала девушка и разрядила деконструктор в помойный ящик, на миг ставший чудесным видением, столь же притягательным, сколь и тошнотворным. Евгения отвернулась и зашагала прочь, мелкими нервными шагами, словно приметочным стежком прошивая пространство.
Зала, стараниями пятёрки друзей, понемногу превращалась в помещение, достойное уготованной участи. Поверх тяжёлых и толстых, но неприглядно-серых полотнищ, призванных гасить акустические отражения, провесили чёрным бархатом. Приглушили свет и, на пробу, включили кинескопы. В тестовом режиме, они светились ровным синим -- на фоне непроницаемой черноты. Казалось, всё исчезло, кроме мерцающих синих прямоугольников.
Евгения переключила графический вывод ординатора на цифро-аналоговые преобразователи, пробежала кончиками пальцев по планшету -- и вот на кинескопах проявились первые образы: самоподобные завихрения, порождающие цвет из монохромности, хаотически мечущиеся флюиды, исполняющие танец столь древний, что самые древние боги его уже не помнили.
-- Пусть будет тьма, и пламя во тьме, и мы, танцующие на углях Вселенной!-- восхищённо воскликнул Василий.
-- Здорово,-- крякнул Аркадий, глядя, как на экранах зарождаются новые галактики.
-- Да... Осталось узнать, что скажет на это Комиссариат Современного Искусства,-- печально усмехнулась Евгения, выключая ординатор.
Включилось освещение, проявив разочарованные лица собравшихся -- о Комиссариате предпочитали не упоминать, даже не думать, чтобы, неровен час, не сглазить. Только комиссар мог решить, достойно ли творение быть представлено свету будетлянской культуры. Нет, разумеется, никто не в праве был запретить перфоманс (ровно, как и что бы то ни было ещё) в свободном от всего будетлянском обществе, но культурная элита -- люди занятые. И только если комиссар даст хвалебный отзыв -- только тогда они придут в эту залу.
Комиссаров боготворили в той же мере в какой и ненавидели все, кто хоть в какой мере жил творческим ремеслом: художники, режиссёры, актёры, писатели -- любого из них комиссар Современного Искусства мог уничтожить росчерком стила по планшету. И буквально любого комиссар мог вознести к небесам всё тем же росчерком.
Он прибудет завтра.
И до завтрашнего дня предстояло вычитать текст, проверить звук и в последний раз прогнать все тесты в программе визуализации. Надо заметить, что огрехи ещё оставались: друзья находили их то тут, то там, спрятавшихся до времени, подобных неразорвавшимся снарядам. Отслоившийся припой на конденсаторах, глупая опечатка, проваленный по частотам звуковой фрагмент, опасная работа с адресным пространством -- по одиночке эти недочёты, практически безвредные, собравшись вместе могли выстроиться в дьявольскую цепочку, неумолимо ведущую к катастрофе.
А, потому, товарищи работали как проклятые, до самой ночи.
И затем получилось так, что в зале осталось двое: Евгения и Игорь. Игорь сидел на панорамной колонке и устало смотрел на сооружённую за последние дни конструкцию. Евгения водила стилом по планшету -- скорее для вида, чем с какой-то явной целью.
--Что-то не так?-- не выдержал Игорь.
--Скажи, а далеко этот твой... деконструктор бьёт?
--Не знаю. Я не проверял. А что ты пыталась деконструировать?
Евгения молча указала вверх.
--Фуллеренов купол?
Евгения покачала головой. Глаза Игоря округлились.
--Ты пыталась деконструировать Квадрат?
Девушка кивнула.
--Зачем?
--А он зачем?
--А что иначе? Солнце?-- губы Игоря неуверенно артикулировали непривычное слово,-- мы же победили Солнце! Мы торжествовали Машину и Лампочку!
--Голограмму и Симуляцию,-- ухмыльнулась
