Он слушает без особого интереса.
– Да?
– Ну, знаешь – рейсом, который вылетает около полуночи.
Он знает этот рейс. Он сам прилетел им сюда, всего несколько дней назад. На такси из аэропорта в Болонье до дома, полчаса в зимних сумерках. И дом, пустовавший несколько месяцев, холодный точно холодильник, оливковое масло, мутное и вязкое. Мышиные какашки на полу. Следы влаги на стене у подножья лестницы. Все это – сущие пустяки – почему-то ошеломило его. Мышиные какашки, расползающееся влажное пятно. Не снимая пальто, он уселся на диванчик в холле, пар от его дыхания клубился в воздухе…
– Ты хочешь, чтобы я осталась? – слышит он голос Джоанны.
Она стоит у окна, глядя на улицу. А он даже не знает, что там, за окном. Не дождавшись его ответа, она продолжает:
– Врач сказал, на данном этапе тебе просто нужен отдых. Ты должен постараться поспать, так он сказал.
– Хорошо.
– Ты хочешь, чтобы я осталась? – спрашивает она снова, чуть выделяя слово «осталась».
Она опять присаживается на стул – низкий стул с потрепанной зеленой обивкой – и ждет, что он ответит.
– Нет, все нормально, – говорит он.
– Ты должен постараться поспать, – советует она.
– Да.
Она на секунду берет его за руку. В этом тоже есть что-то нелепое, в том, как она держит его сухую руку. Она даже не знает, зачем сделала это. И теперь, когда она чувствует его руку в своей, интимность этого движения кажется ей чрезмерной. Ей ясно: она совершенно не представляет, что нужно делать в такой ситуации. Столько лет они жили как хорошие друзья. А в такой ситуации она просто не знает, как вести себя. Раньше с ней такого не случалось. Операция на сердце, когда он так долго пробыл в больнице, была заранее спланирована и подготовлена, и больница находилась в хорошо знакомом им западном Лондоне. Ей не нужно было лететь ночью через всю Европу, чтобы неожиданно оказаться рядом с его постелью и увидеть его удивление. Ей не нужно было объяснять ему, где он находится и что с ним случилось. Никогда прежде он не выглядел таким беспомощным. Пока летела в самолете, она думала, должна ли она заниматься этим, ее ли это дело. Но если этого не сделает она, то кто? Она все еще держит его руку. Она стискивает ее – из чувства неловкости по большей части – и выпускает.
– Я загляну завтра утром, – обещает она.
– Хорошо. – Он думает, какое сейчас время дня.
Она надевает пальто. Это длится целую вечность.
– Я загляну завтра.
Она уже открыла дверь, впустив шум из коридора, когда он говорит:
– Джоанна…
Она останавливается в дверном проеме и впервые чувствует, как сильно ей хочется уйти.
– Спасибо.
Она не знает, что ответить.
– Не за что, – говорит она наконец и уходит.
Через час или два – за окном уже темно, свет включен – приходит врач. Очень молодой. Больше тридцати на вид не дашь. Приятной внешности. Спрашивает Тони, как он себя чувствует.
– Хорошо, – отвечает Тони.
– Подташнивает?
– Иногда. Немножко.
– Головные боли?
– Слегка так. Не то чтобы.
Врач говорит, что утром Тони сделают томографию. Если все в порядке – если нет внутреннего кровоизлияния, – он сможет уехать домой завтра, ну или на следующий день.
– Вам очень повезло, – добавляет врач, улыбаясь.
Утром он чувствует себя вполне нормально. И в отличие от вчерашнего утра сразу осознает происходящее. Он в больнице. Теперь он это прекрасно осознает. За этот год он провел в больницах не одну неделю. Он уже пробыл в больнице больше времени за этот год, думает он, чем за всю свою жизнь. И вот он снова в больнице. Он сидит на краю высокой кровати и смотрит на вытертый серый пол. И ведь впереди всего этого будет только больше, разве нет? Больниц. Врачей. Похоже, в жизни у него теперь единственная цель – сопротивляться физическому распаду и смерти, пока хватит сил. Собственно, его жизнь, в положительном значении, как будто уже кончилась. Эта мысль очень давит на него. Amemus eterna et non peritura. Эти слова проплывают через его сознание. Преодолевая боль, он поднимается с кровати, становится на пол бледными ступнями. Два нетвердых шага до раковины. Над раковиной зеркало. Лицо в зеркале ужасает его. Ему никто ничего не сказал.
– Гребаный отстой, – говорит он со злобой.
Он стоит так несколько секунд, держась за раковину, пока не проходит головокружение. Кран какой-то странный – горизонтальный рычаг длиной сантиметров пятнадцать. Он вертит его, пока не начинает течь вода. Наполняет пластиковый стаканчик и подносит к своим рассеченным, перекошенным губам.
Он продолжает смотреть на себя в зеркале. На свое чудовищно расползшееся лицо, частично обритую голову. Весь его карикатурный облик внушает жалость.
И снова эти слова.
Amemus eterna et non peritura.
Помпоза.
Воспоминания о том часе, что он провел там, возникают в его сознании. Этот внезапный наплыв воспоминаний вызывает в нем замешательство. Он шагает по строгим пространствам аббатства. Текст, выбитый на паперти: «Amemus eterna et non peritura». И мысли, которые пришли к нему, пока он ждал своего супа, minestra di fagioli, глядя в окно на тихий зимний день, на голые деревья в зимнем свете.
Так что же вечно?
Ничто, в этом вся проблема. Ничто земное. Сама Земля не вечна. И Солнце не вечно. И звезды в ночном небе тоже не вечны.
Все имеет свой конец.
Абсолютно все.
Теперь мы это знаем.
Глава 6
Джоанна отвозит его домой на машине, предоставленной страховой компанией. Она уже все уладила.
Он стремился поскорее покинуть больницу. Но по пути домой настроение у него неважное. Он уже не знает, к чему он так стремился. Падает легкий снег и сразу тает. Прозрачные снежинки, моментально исчезающие, едва коснутся чего-либо.
Они приезжают домой.
Они заехали в супермаркет в Ардженте и теперь вносят в дом покупки, Джоанна берет самые тяжелые.
– С этим влажным пятном тоже надо что-то делать, – говорит она.
– Да.
– И знаешь, у нас мыши.
– Да.
Они садятся обедать вместе. Так странно, что они здесь вдвоем, в этом доме. Столько лет прошло с тех пор, когда они были здесь вдвоем.
– Я должна лететь завтра, – говорит Джоанна.
– Хорошо.
– Я говорила с Корделией. Она собирается приехать к тебе на какое-то время. Обещает, что неделю сможет выкроить.
Он пытается не показывать, как рад этому.
