этого голоса и его эха
И этот плавный тональный мотив, звучащий снова и снова, уже, кажется, стал продолжением его усталости, чем-то, находящимся у него, внутри, субъективным.
Официант прямо-таки отвешивает поклон человеку в костюме.
Жизнь вокзала бурлит и клокочет, словно грязевой поток. Люди. Люди движутся через вокзал, как грязевой поток.
И снова этот вопрос:
Что я здесь делаю?
Он видит, как его друг Фердинанд вешает трубку.
Они уже не первый день пытаются связаться с Отто – молодым немцем, с которым Фердинанд познакомился в Лондоне несколько недель назад, сказавшим, возможно, находясь под градусом, возможно, даже не ожидая такого стечения обстоятельств, что они могут запросто зависнуть у него, случись им быть в Берлине.
Фердинанд возвращается к столику с выражением озабоченности на лице.
– Опять без ответа, – говорит он.
Саймон курит и ничего не отвечает. Он тайно надеется, что Отто так никогда и не объявится. Его никогда не грела мысль пожить у Отто. Он не встречался с ним в Лондоне, а все, что он слышал о нем, не внушало симпатии.
Он говорит:
– Ну и что мы будем делать?
– Я не знаю, – отвечает его друг. – Просто поедем к нему на квартиру?
У него есть адрес Отто – Отто ожидает их где-то в апреле, примерно так они условились, отправляя сообщения из Лондона по фэйсбуку.
Они едут две остановки на Эс-бане[4], и потом еще долго ищут эту квартиру, и когда, наконец, неожиданно ее находят, к полному своему удивлению, – на зачуханной улочке на задворках квартала, – поблизости нет никого, кроме полицая в зеленой форме. Он ждет на лестничном пролете, одним пролетом ниже этой самой квартиры, в тусклом свете из высокого окошка.
Непонятно, что он здесь делает…
Может, Отто убили?
Они в нерешительности.
– Tag[5], – говорит мужчина, и по его интонации они понимают, что никакого убийства тут не было.
Они объясняют, что ищут Отто, и полицейский, очевидно знающий, кто такой Отто, говорит, что его здесь нет. Здесь никого нет.
Они ждут.
Они ждут больше часа, Фердинанд несколько раз наведывается к таксофону на улице, пытаясь дозвониться людям, могущим знать, куда подевался Отто, а Саймон тем временем сидит на кафеле в огромном пространстве холла и пытается одолеть «Послов»[6] в потрепанном «пингвиновском» издании – книжка обычно обитает у него в рюкзаке, в одном из карманов на молнии. Его уставшие глаза читают строчки:
Живите в полную силу; жить иначе – ошибка. Не столь уж важно, чем именно вы занимаетесь, пока ваша жизнь в ваших руках. Если же нет, что тогда у вас есть? Я слишком стар – по любой мерке для таких мыслей. Что потеряно, то потеряно; в этом не сомневайтесь. Однако у нас есть иллюзия свободы; так что не забывайте, как я сейчас, об этой иллюзии. В нужное время я был либо слишком глуп, либо слишком рассудителен для этого, и теперь эта ошибка вызывает у меня такую реакцию. Занимайтесь тем, что вам нравится, до тех пор, пока не достигнете цели. Ибо это была ошибка. Живите, живите!
Он вынимает ручку из того же кармана, в котором лежал роман, и отчеркивает сбоку эти слова. А за чертой, на полях, пишет: ГЛАВНАЯ ТЕМА.
Фердинанд возвращается с улицы, увлажненный игривым дождиком.
– Что же нам делать? – спрашивает он.
Снова Эс-бан.
Дождь кончился. Они многое видят из окон вагона. Мемориальный кусок Стены, густо разрисованный психоделическим граффити. Они не помнят того мира. Они слишком молоды. Там солнце, на пустой земле, светит через пространства, где раньше стояла Стена. Солнечный свет. Через окна вагона Эс-бана, сквозь разводы пленки грязи, он касается прикрытых глаз Саймона.
