в тайгу, она сказала, что ждать его будет. Да уж очень сердит отец Тимки. Не надо отцу в юрту русскую девушку. «Плохая мать будет русская девушка, — говорят старики. — Оленя поймать не может. Нярки, унты, савики сшить не сумеет. Плохая жена будет русская девушка. Пропадет с нею Тимка. Разве такая жена нужна парню манси?» Но Тимка слушать его не хочет.
Ничего ему не надо! На охоту ходить стал редко. Собаки к юрте зверя пригонят, а он и стрелять не хочет.
Думал отец, что пройдет это все у парня, да смотрит — нет! Тоскует сильно сын. Совсем перестал спать.
«Что делать? — в отчаянии думал старик. — Худой дух поселился в Тимке и не дает ему спокойно жить». — «Лечить надо», — говорит старуха Самбииндалиха.
Долго думал отец и решил ехать далеко к горам, где жил старый шаман. Может, он поможет вылечить от тоски Тимку.
Целых полстада оленей отдал отец. Шаман велел приехать с Тимкой. Приехал Тимка. Закрыл окна шаман, каждую щелочку прикрыл, чтобы свет не проник в юрту, затопил жарко чувал, надел на себя украшения, взял бубен, и кричать да созывать стал всех шайтанов.
Долго молился шаман, долго созывал помощников своих да советовался с ними, а потом как брызнет на Тимку водой. Тимка вскочил, оттолкнул шамана в сторону, да на упряжку и домой поехал. Обидно Тимке, что не в свои дела шаман лезет, но, видно, отец так хочет.
Шаман рассердился не на шутку. Долго молчал, а когда отец стал собираться домой, сказал ему, что сам видел, как злой дух выскочил из Тимки. Спокойно теперь будет жить парень. Все забудет!
Обрадовался отец. Целовал шамана, угощал. «Один сын! Все ему останется!» Мало жить старику осталось. Счастья сыну хочет.
Прошло лето. Подули ветры, унося опавшие листья в лога.
Дни стали короче, пошли дожди, а Тимка совсем перестал разговаривать. Возьмет, бывало, отец в руки свою санголу, думает песней развлечь Тимку, но он сразу выходит из юрты.
Только прошел первый снег, запряг Тимка оленей и уехал.
Ждет, ждет отец Тимку — нет парня! Куда девался Тимка? Неужели больше не придет в родную юрту. Нет, не смог даже старый шаман помочь горю старика. Захворал старик. Горе не дает ему жить. Какая беда с Тимкой? Почему оставил сын его одного? Что сделала с Тимкой русская девушка?
Снова поехал старик к шаману. Сердит на Тимку шаман, сердит и на отца, что он не послал Тимку просить прощения за обиду. Сердито встретил старика шаман и сказал: «Шайтаны мои сказали, что злой дух живет в твоей юрте. Если ты сожжешь свою юрту, только тогда уйдет беда из твоего дома».
Всю дорогу, пока ехал старик, плакал и не знал, что делать. Вот и юрта родная. Много лет прожил он в ней. Здесь каждый уголок, каждый сучок знаком старику. Неужели правду говорит шаман? Несколько раз обошел старик юрту. Сел, посидел на пороге. Встал, снова обошел и низко поклонился каждому углу.
Принес бересты, уложил все это посередине юрты, положил сухие дрова и… поджег! Сам, закрыв лицо руками, отошел в сторону.
Больно было смотреть старику, как огонь охватил все, затрещали, рухнули сухие бревна, и юрты как не бывало.
Сидит обессилевший от горя старик на пеньке и слышит звуки бубенцов. Олени едут, гостей встречать надо. «Какие гости? — в страхе думает старик. — Что он им скажет?»
Из-за поворота, высоко задрав голову, выбегает упряжка оленей. Не замечая пепла, с нарты соскочил Тимка и счастливый подвел к отцу русскую девушку. Удивился и испугался старик. Что теперь делать? И пригласить гостей некуда. Все сжег старик. Так велел шаман, чтобы не привез в юрту Тимка русскую девушку. А Тимка все-таки привез ее. Тимке и горя мало. Откуда только сила взялась? Дивится старик, видит, как у Тимки все в руках спорится. Скоро Тимка и юрту новую срубил. Сколько счастья пришло в нее! С горечью думал старик, как мучил он себя и Тимку долгие годы, да что делать! Жизнь учит.
Так и осталось то место в тайге, где счастливо прожили свою жизнь Тимка с русской девушкой, и зовется оно «Тимка-пауль».
Агрыч
Как узнали манси, что живут у них хорошие и добрые соседи — навещать их стали. Сначала поодиночке ездили на оленях, а потом собираться стали целыми стойбищами. Соберутся со всех дальних юрт, разукрасят нарты свои, разукрасят оленей ремнями разноцветными да звонкими разноголосыми колокольчиками. Сами оденутся в новые савики, унты. Женщины наденут свои разноцветные, обшитые широкой каймой платки. Заплетут в свои тяжелые косы всякие украшения: бусы, монеты да пуговицы. Детей своих посадят в берестяный тотап, пересыплют их древесной пудрой, укроют тепло шкурами, привяжут к нарте крепкими ремнями и готовы в гости ехать.
Выстроятся оленьи упряжки в ряд, что им конца и края не видать. Нагрузятся мясом, шкурами, птицей да рыбой, нярками, унтами и поедут в русское селение.
Так и повелось. Русские встречали приветливо. Любовались оленями, покупали, меняли товары. Так было и в этот день. Только старый Григорий отстал от своего ряда, загулял где-то. Да какая беда? Разве страшно Григорию? В лесу он как дома. Юрта его в стороне от других стоит. Дома нет никого, ждать некому.
Давно-давно живет Григорий один. Все есть у него — только душа пуста. Детей нет у Григория. Один, давно один. Была жена. Умерла, наверное, тоже с тоски.
Как стали заниматься звезды на небе, поехал Григорий домой. Ночь светлая. Олени сыты. Дорога болотом идет. Днем на солнце верхушки кочек на болоте стали оттаивать, но проехать еще можно.
Смотрел, смотрел на небо Григорий, засыпать стал и, чтобы веселее было, затянул свою песню о том, что знает он все лужайки и полянки, знает, сколько сучьев на сосне.
Колокольчики раскатисто позванивают, да показалось Григорию, ровно чей-то плач слышится. Остановился он, тихо. Только тронулись олени, опять такой же плач. Встал Григорий с нарт, поправил ремни, осмотрел полозья, тихо… Только сел, дернули олени — опять плач. Встал Григорий, достал из табакерки маленького идола, помолился ему и пошел в сторону, откуда плач доносился. Идет, смотрит, следов нет. Завернул Григорий, чтобы обратно идти, а рядом, совсем рядом снова плач. Вздрогнул Григорий, но не оробел. Смотрит: прижавшись к стволу дерева, между
