двумя кочками ребенок лежит. Растерялся Григорий, а как взять его — не знает. Так, годика два ребенку будет. Видит Григорий, что глаза на него детские смотрят, да руки тянутся, помощи просят. «Ох грех какой! Беда какая!» — бормочет Григорий. Взял он его, а ребенок прижался к нему, прильнул и уснул, пока Григорий шел к упряжке. И так тепло стало сразу Григорию, что заплакал старик.
«Куда поедет теперь Григорий? Что людям скажет? Где ребенка взял?» — рассуждал про себя Григорий. Думать было некогда, завернул он в теплый савик ребенка и вернулся обратно в русское село. Остановился ночевать, а про ребенка никому не рассказывает. Сам услышит, если у кого потерялся. А ребенок молчит, будто понимает и плакать совсем не умеет.
Жил Григорий три дня. Вечером собираться стал. Теплее укутал свою находку и поехал в юрту.
Не знал вначале Григорий, куда деться ему с ребенком, да полюбился ему он за эти дни. Приехал домой, развернул, да это ведь Агрыч — белолицая, черноглазая девочка.
Дни шли за днями, старый Григорий так привык к Агрыч, что и дня прожить без нее не мог. Агрыч платила ему большой заботой и вниманием. Время шло, и в глуши лесов Агрыч расцвела, как на солнце подснежник. Славная росла девушка, да на душе у Григория забота стала. Не понравился ему вчера след Кривой Ноги. Проходил кто-то недалеко от юрты, а не зашел. «Зачем так делал? Что надо?» — Задумался Григорий, да не напрасно. Проснулся как-то утром, а Агрыч нет. Сразу сердце заболело. Кричать стал Григорий, стрелять, плакать. Где только не искал, только свою юрту тысячу раз обошел. «Где искать? Куда пойти? Сил нет. Совсем стар стал. Как жить без Агрыч? Ай-ай! Беда какая!»
А Агрыч ночью утащили слуги лесного царя. И сколько она ни кричала, сколько ни звала на помощь старого Григория — все напрасно. И не знает Агрыч, куда тащат ее, куда ни посмотрит, везде лес, лес и лес мелькает, да и кто несет ее, тоже не видит. И чем дальше несут ее, тем темнее становится. Верхушки деревьев в небо уходят. Глухота, тихо…
Слышит Агрыч, кто-то подходит к ней сзади и берет ее на руки. Закрыла она глаза от страха, а когда открыла, то больно стало от света. Лежит она на красивом ковре из цветов разных: лесных ландышей да фиалок, марьина корня да иван-чая. И такой аромат от них, что голова кружится. И куда ни посмотрит Агрыч, нет края цветному полю-ковру. Птицы с ветки на ветку перелетают, щебечут, воркуют что-то, понять не может Агрыч, а вокруг никого нет. Встала Агрыч, а цветы все перед ней к земле наклонились, а как пройдет — цветут пуще прежнего.
Слышит Агрыч слова ласковые: «Подойди, красавица, не страшись. Улыбнись!» Видит Агрыч, дерево высокое ей клонится. Испугалась она, упала. А старик и говорит: «Не сердись, Агрыч, послушай меня. Суждено тебе жить здесь, в лесу у нас. Быть женой внука моего меньшого. Привыкнешь. Не плохо у нас тебе будет. Много лет мы ждали тебя, караулили. Теперь не отпустим отсюда!» Закряхтело старое дерево, замахало ветвями, словно зовет кого. Видит Агрыч, зашагали деревья вокруг, все ближе и ближе к Агрыч подходят, а одно корявое да изогнутое вперед всех выходит, вышагивает. Смотрит тут Агрыч, что раздвинулся ствол дерева, словно двери открылись: «Заходи, Агрыч, это и будет и дом твой и муж твой».
Испугалась Агрыч, заплакала. Так захотелось ей в теплую юрту к Григорию.
А рядом на дереве все белочка прыгает. Позвала ее Агрыч и попросила отгрызть кончик косы своей и отнести ее Григорию, чтобы знал он, что жива Агрыч и думает о нем. Белочка вмиг перегрызла толстую косу и потащила ее в юрту старого Григория. Рад старик, плачет от счастья, ждет Агрыч. А Агрыч не хочет идти в двери корявого дерева: «Зачем Агрыч закрыть в дерево хотят? Агрыч простор любит! Агрыч ветер любит! Агрыч домой хочет».
Говорит старик лесной царь: «Не пустим тебя. Ты лесная девка! Нет у тебя ни отца ни матери! Ты в лесу жить должна! Не видать тебе никого никогда!»
И опять деревья зашагали, замахали ветвями. Плачет Агрыч, слезы, как роса утренняя, блестят на листьях.
Попросила Агрыч деревья пустить ее к Григорию сбегать, успокоить его. Отпустили, только стражу крепкую поставили. Бежит Агрыч, ног под собой не чувствует, бежать легко, кос нет, короче стали.
Увидела Григория Агрыч, как начала плакать, рыдать, слова сказать не может, а сама от такого плача все меньше и меньше становится, и на глазах Григория в маленькую птичку-кукушку превратилась. Вспорхнула, села на плечо Григорию и закуковала, как заплакала. Облетела вокруг юрты и снова закуковала. Ждет-пождет лесной царь Агрыч, а ее все нет и нет. Прибежали слуги и сказали, что птичкой Агрыч стала, и еще сказали, что, когда кукушка куковать перестанет, тогда и придет к ним Агрыч. Ждут, ждут деревья, а кукушка перестанет куковать да снова начнет. Так и конца не видать.
И летает с той поры по тайге птица кукушка. По Григорию тоскует, кукует, да и гнездышка своего не вьет.
Паче, рума
Похоронил Яков своего предпоследнего сына. Выложил из тонких сосенок сруб над могилой, чтобы легче было найти через долгие годы. Нарубил дров, надрал бересты, чтобы мог «обогреться» сын его, и, еле волоча ноги, сгорбившись, побрел к юрте.
Дул теплый ласковый ветер, в родные края прилетели утки и гуси, вскрылись озера, оттаяли болота, и маленькая речушка уносила последние льдинки. И всякий раз, когда разливалась река, начинало греть солнце, в юрту к Якову приходило горе. Восьмого сына отнял у Якова шайтан. Кто будет кормить Якова в старости? Один только Алешка остался. «Кто знает, оставит ли его злой шайтан?» — рассуждал старик.
По тому, как собаки заводили ушами, прислушиваясь, Яков понял, что кто-то идет в его юрту. Верные спутники тайги, лучшие друзья и преданные помощники — собаки не обманут ни взглядом, ни лаем.
Вскоре на пригорке, где стояла юрта Якова, показалась упряжка оленей. Хорошие, крепкие олени волокли по земле нарту, сзади нарты, чуть волоча ноги, плелась обессилевшая пара оленей. Были видны следы недавно перерезанного ремня. Яков понял, что где-то оставлены издохшие олени, не выдержавшие трудного пути.
Яков с тоской смотрел на издыхающих оленей, которые,
