в последствии устроить свою личную жизнь, но благодаря моим упорным стараниям, это у нее плохо получалось. А я тем временем, намеренно, продолжал пить кровь у её ухажёров, чтобы те надолго не задерживались на нашей скудной жилплощади. Так я мстил матери за своё убогое существование. Ох уж мне этот процесс перерождения душ! Было бы проще жить, если бы не помнить прошлого. А я помнил, и ещё как! Но, несмотря на это, в моей голове всё ещё существовали незначительные информационные пробелы. Например, эти цифры, которые я вновь и вновь выводил на сотом листке бумаги, никак не давали мне покоя. Почему именно эти цифры? Почему в такой последовательности?
***
Так пришёл мой пятый День рождения. Впервые в своей жизни я не получил в подарок ни куклы, ни очередного розового платьица, чему был несказанно рад. Положительные эмоции и стали дорогим подарком в этот знаменательный день.
Как-то раз в гости к матери заглянул незнакомый мне мужик.
— Здорово, Женёк! — бесцеремонно буркнул он.
— Здоово! — в свои пять лет я не выговаривал пол алфавита отчего жутко страдал.
— Ну, иди сюда, — он протянул ко мне руки. Мать улыбнулась и пошла на кухню заваривать чай.
— Виктор усадил меня к себе на колени. Недолго думая, я описался.
— Боже мой! — заорал он и тотчас смахнул меня с колен, как котёнка.
В этот момент в комнату влетела мать и словно кудахтающая наседка бросилась к нему.
— Что он опять натворил? — восклицала она, старательно вытирая мокрые штаны «пассажира». Да именно так я величал приходящих в жизнь матери мужчин, зная, что ни один из них не задержится в нашей лачуге надолго. Дабы не получить очередной подзатыльник, я наигранно завыл, делая вид, что произошедшее — случайность.
Мать нервно переодела меня и выпроводила из комнаты, решив остаться со своим любовником наедине. На радостях, воспользовавшись случаем, я побежал на улицу, чтобы в очередной раз увидеть Катю. Катя — девочка из нашего двора. Вначале она не обращала на меня никакого внимания, как и остальные ребята, но я настойчиво сверлил её взглядом, и на этот раз она всё-таки сдалась.
— Ты кто? — спросила она.
— Я — Зэня, а ты? — гордо произнес я с ломанным «иностранным» акцентом.
— Катя, — ответила она. — А у тебя редкое имя. Никогда не слышала такого.
— Посему? — удивился я. — Осень дасе.
— Что, что? — она с издёвкой улыбнулась.
— Осень дасе не едкое.
— Не поняла? — она снова улыбнулась.
— Я говолю меня зовут Зэня.
— Наверное, Женя? — на этот раз она понимающе взглянула на меня.
Я утвердительно кивнул.
— Ты откуда? — опять поинтересовалась она.
— Отсюда, — я указал пальцем на своё окно.
— А я здесь живу, — она махнула рукой в сторону соседнего дома. — А сколько тебе лет? — Катя умело поддерживала беседу.
— Пять, — уверенно отвечал я.
— А мне уже шесть с половиной, — гордо объявила она, давая мне тем самым понять, что я слишком мал для неё. — В этом году пойду в первый класс. А ты, наверное, ещё в детский садик ходишь?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет, дома с бабой сизу. — грустно произнёс я, почёсывая за ухом. Почему-то именно в этот момент оно зачесалось настолько сильно, что я по-собачьи продолжал его теребить, до тех пор, пока зуд не стих.
— С кем? — она удивлённо глядела на меня, словно не расслышала моих слов.
— С бабой, — снова повторил я, осознавая прямой смысл сказанного.
— А что так? — не унималась моя новая подружка.
Я пожал плечами.
В окне соседнего дома показалась женщина.
— Катя, домой! — закричала она.
— Ну что, мне пора, — произнесла девочка, послушно слезая с качелей.
— Я пловозу, — вдруг догнав её, по-джентельменски произнёс я.
— Хорошо, проводи.
Мы поднялись на второй этаж. На пороге нас встретила молодая женщина на вид лет двадцати семи.
— А это кто, Катюш? — она, улыбаясь глядела на меня.
— Это мой друг — Женя, — произнесла уверенно Катя, отчего я её даже зауважал, ведь это был первый человек, который назвал меня своим другом. Прежде во дворе никто из ребят не хотел дружить со мной, считая меня дефектным из-за моей речи.
— Здластвуйте! — отчеканил я приветствие.
— Ну, проходи, Женя, — женщина отошла в сторону, давая нам пройти, — Разувайтесь, мойте руки и за стол, — произнесла она тем же приятным голосом и пошла на кухню.
Катя сняла обувь, посматривая на меня немного свысока.
— Ну, что ты? Давай, разувайся.
На пороге стояли женские туфли, по всей видимости, принадлежащие Катиной маме.
Пока я раздумывал снимать мне свои башмаки или нет, понимая, что под ними рваные носки, Катя влезла в мамины башмаки и стала красоваться перед зеркалом, разглядывая своё отражение.
— Что ты делаешь? — удивился я, — а мама не заугает?
— Нет, — она у меня добрая. Да и к тому же, когда я была большая, тоже носила такие туфли.
— Не понял? — удивился я.
— Ну, я же сказала, когда я была большая, то носила такую обувь, — повторила она. Хотя нет, не такую. У меня были ещё более красивые туфли! А платья! — она восхищённо покачала головой. — У меня был муж и трое детей. А ещё, у нас был роскошный экипаж и своя прислуга, — совсем тихо произнесла она почти полушёпотом, настороженно поглядывая по сторонам, будто боясь, что нас могут подслушать.
— Ты хочешь скасать, ты помнис сто с тобой было, когда ты была больсой? — произнёс я на ломанном русском, ощущая себя полным фуфлом с такой обалденной дикцией.
— Не всё, конечно, ну кое-что помню.
— К столу! — снова послышался голос женщины из кухни.
— Ладно, давай быстрее, а то мама не любит ждать, — как-то совсем по-взрослому произнесла она.
Разувшись и помыв руки, вслед за Катей я устремился к столу. Несомненно, было стыдно за свои порванные носки, но желудок взял верх над разумом.
— Вот это да! — подумал я, глядя на стол, — Вот это я понимаю! Здесь всё по серьёзному! На столе было столько всякой всячины, что глаза разбегались.
— Вот, если бы мне так! — подумывал я, припоминая, как когда-то поглощал деликатесы с устойчивым постоянством, не испытывая при этом никаких эмоций, воспринимая все блага жизни как должное. Зажрался! Да, определённо зажрался! — думал я, — Если бы всё вернуть сначала. Я бы, наверное, по-другому смотрел на многие вещи, которые ранее просто не замечал и откровенно не ценил. Я бы … хотя, что это я?! Вряд ли всё сначала может быть! Мне уже никогда не быть тем, кем я был прежде. И никогда я не смогу никому доказать, что я — Андрей Борисов
