свой первый Новый год, лёжа под новогодней елкой и разглядывая разноцветные игрушки. Надо же, прежде я никогда не обращал никакого внимания на то, какими красивыми могут быть эти волшебные шарики. Наконец-то, подумал я, нашёл время подумать о жизни, полежать, отдохнуть. А то всё суета сует! Всё время, куда-то бежишь, что-то делаешь, там урвать, там — схватить, одному на лапу дать, другому подсобить. Боже мой, оказывается, не всё так было хорошо, как на первый взгляд казалось. Не об этом ли я мечтал всю свою прошлую жизнь, как в Новогоднюю ночь лежать под ёлкой и разглядывать разноцветные шары? И вот теперь наконец появилось время отдохнуть и подумать о жизни. С этими тёплыми мыслями я и уснул.
На следующий день мать принялась меня купать. Недолго думая, я устремил струю прямо ей в лицо.
— Ах, ты ж, сволочонок маленький! — заорала она.
— Ничего, я подпорчу тебе существование, чтобы жизнь мёдом не казалась, — подумал я и дерзко ухмыльнулся. Уж что что, а ухмыляться я умею.
***
Прошёл один год.
— По-моему я достоин лучшего! — думал я, глядя на своих уж точно неидеальных родителей.
Мать носилась по коммунальной кухне, в то время как я, сидя на холодном полу в одних колготках держал в руках куклу. Да, вы не ослышались, именно куклу, потому что всё в этом жутком захолустье ещё до моего рождения было приготовлено для девочки. И спал я тоже в ненавистной мне розовой кроватке с мерзкими рюшками и бантами.
Мать усадила меня за стол и стала кормить овощным пюре, запах которого вызывал у меня дикое отвращение.
— Ну, давай, съешь ложечку за маму, — она запихнула в мой рот огромную ложку.
Скривившись, я отрыгнул всю смесь прямо ей в лицо.
На следующий день после купания, мать взяла меня на руки и понесла в комнату:
— Моя ж ты, маленькая! Сейчас мы тебя оденем, причешем наши волосики, и будешь как настоящая принцесса.
Она стала натягивать на меня розовое платьице.
— Подожди, что ты делаешь?! Стой! Я же мальчик! Стяни с меня это тряпьё! — закричал я, конечно же, мысленно, в то время как мать уже повязывала на моей голове добротный бант.
— Коова! — воскликнул я, пытаясь утихомирить эту несносную бабу, размахивая руками, припомнив свой чёрный пояс по карате.
Она замерла, хлопая своими лупоглазыми зенками, отчего по ее реакции я тотчас осознал, что наконец-то смог высказаться вслух. Таким образом, “корова” стало первым, произнесённым мною в этой жизни, словом.
***
Прошёл ещё один год моей жизни.
Мать усадила меня за стол и поставила передо мной тарелку с перловой кашей.
В ужасе я зажмурился.
— Что это? Неужели это действительно происходит со мной? Я живу в какой — то коммуналке в Мухосранске, в тысячах километрах от знаменитой Рублёвки, где по-прежнему стоит мой огромный дом на десяти гектарах земли, в котором проживают мои бывшие родственники, где ездить на занюханном мерседесе просто не прилично, где горничные банками подают мою любимую чёрную икру, где рекой льётся шампанское, где девочек столько, что … стоп, стоп, — подумал я, — Хватит! Иначе от подобных мыслей можно просто сойти с ума. Всё, сейчас я крепко зажмурюсь, а когда открою глаза, то весь этот кошмар рассеется и всё снова станет как раньше. Я буду красавцем-мужчиной с ослепительной улыбкой и с “бриллиантовой” кредитной картой в кармане малинового пиджака.
— Жри, сволочь! — услышал я пронзительный рёв и открыл глаза.
Передо мной по-прежнему сидела всё та же жирная баба, и тыкала мне прямо в рот ложку каши.
— Жри! — злобно повторила она.
Я понял, что волшебства не случилось и я всё ещё её маленький уродливый сынок. Мне стало настолько обидно, что я заплакал.
— Да сколько же это может продолжаться?! — истерично завопила она, давая мне подзатыльник, — Ни ребёнок, а выродок какой — то! За что же мне это наказание?! — ревела она, как какое-то чудовище.
— А мне за что? — думал я, — Дала бы мне оладьи с вареньем, блинчиков с чёрной икрой или пирожных, которые я так любил, вместо этого пичкает меня всякой дрянью, да ещё и удивляется, что я ничего не ем.
— Коова! — повторил я вслух своё теперь уже излюбленное словцо.
— Ах, ты ж, гадёныш маленький! Так говорить на мать?! — рявкнула она, подпрыгивая на месте.
— Да какая ты мне мать?! — возмущался мысленно я, — Ты себя в зеркало видела? У меня красивая, интеллигентная, добрая мама… была, по крайней мере. А ты прямо чудовище лупоглазое какое — то.
— Газила с Тагила! — вдруг вслух вырвалось у меня словосочетание, которое неоднократно разучивал со мною мой отец. Думаю, он так тешил своё больное самолюбие.
— Что? — она выпучила на меня свои глупые зенки. — Что такое? — после чего как ошпаренная выскочила из кухни.
— Отец, ты слышишь? Ты слышишь, что он только что сказал? Говорила же, не смотреть при ребёнке такие жуткие фильмы! Он как губка всё впитывает! — истерила она.
В кухню, неспешно, почёсывая своё волосатое пузо, вошёл отец.
— Ты слышал, что он на меня только что сказал?! — не унимаясь, вопила мать.
— Ну что ещё? — буркнул тот в ответ, безразлично поглядывая на меня сверху вниз.
— Что ты тут мамулечке нашей такое сказал? — с издёвкой произнёс он.
— Он сказал: “Годзилла с Тагила!” — взвизгнула мать.
— Да ты что?! Правда, что ли? — отец довольно улыбнулся, — Мой сынуля! — с гордостью заявил он, смачно чмокая меня прямо в лоб своими противно мокрыми губами.
— Придурок, так только жмуриков чмокают! — скривился я, вытирая свой обслюнявленный лоб.
— Вот и я говорю — ребёнок весь в тебя! Была бы девочка, — закатив глаза к потолку, мать с сожалением вздохнула, будто коря Всевышнего за свои страдания.
Я с грустью оглядел себя с ног до головы. На мне по-прежнему красовалось девчачье розовое платьице с безвкусными рюшками.
— Девочка? Тебе что, сынули мало?! — возмутился, нахмурившись отец, словно получил удар ниже пояса.
— Раз тебя всё устраивает, то сам его и корми! — Мать в гневе швырнула ложку на стол, так что та с визгом доковыляла до края и со смачным звоном брякнулась на пол, в точности копируя поведение истеричной женщины, выскочившей из кухни, круша всё на своём пути. Отец с невозмутимым видом поднял ложку с грязного пола, словно игнорируя очередную истерику супруги, и зачерпнув в тарелке немного каши, нарушая все санитарные нормы, аккуратно поднёс ложку к моим губам. Я зажмурился.
— Давай-ка ложечку за папу, — произнёс он, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что
