того, как там – на поляне – его набили камнями! Значит, ящики с булыжниками уже издалека везли опечатанными? Для чего? Чтобы все думали, что в них золото? Отводили внимание от более важного… от женщин?
Павел сжал свинцовую бляшку в кулаке и пошарил в темноте, нащупал фуражку, коснулся кокарды. «А тебя для чего оставили на ящике? – тоскливо подумал он. – Показать, что это “работа” его – твоего хозяина – ротмистра Орданского? Тогда – какого Орданского? Откуда взявшегося?..»
Павел вздохнул и в сердцах отбросил фуражку к ногам. Он закрыл глаза.
Во сне ему снилась незнакомка. Было темно. Она стояла на мысу – едва различимая в черном одеянии, с зияющей под откинутой вуалью пустотой – и как будто бы звала его… Он, почему-то в фуражке Орданского, спотыкаясь, почти бегом, спешит к ней…
Уже подбегая – застыл в изумлении: ему показалось, что дама незримо улыбнулась, улыбнулась и поманила… Он медленно приблизился.
– Ты узнал меня? – нежно спросила она.
Замирая от страха и счастья, он кивнул:
– Узнал…
Женщина грациозным и знакомым жестом протянула руку:
– Это его…
Он чувствует, как под ротмистровским головным убором зашевелились волосы; попятившись, падает, что-то кричит… Фуражка катится под ноги женщины, тихо ложится на белеющий в темноте круглый камень, торчащий, словно верхушка зарытой в земле лысой головы… В ту же минуту в его лицо задышали:
– Пусть там лежит… где все…
Павел вздрогнул. Он не сразу понял, что находится в палатке – откуда-то сверху светил фонарь; его заслоняло чье-то лицо… Медленно дошло, что на него смотрели испуганные глаза Даши, по сторонам – озабоченные лица Прохора и Насти. «Зачем они здесь?» – промелькнуло в голове и вдруг выплыло – на ночлег разместились вчетвером – в их с Дашей палатке, более просторной; Трофим ушел в палатку москвичей…
– Паша… как ты, в порядке? – Голос жены дрогнул. – Ты кричал…
Павел приподнялся.
– Сколько времени? – зачем-то спросил он.
– Четыре утра, кажись, – сказал Прохор, продолжая смотреть на него. – Жуть снилась, что ли?
Павел бессмысленно глянул на деда, на валявшуюся в ногах фуражку ротмистра… и вспомнил!
– Прабабку видел, кажется… – прошептал он. – Вроде не она… но точно знаю, что она… – Павел сглотнул слюну и быстро, словно боясь что-то упустить, проговорил:
– Я знаю, где золото – на мысу! Она показала…
Старик и внучка переглянулись. Прохор засуетился.
– Ты вот что, парень, чайку выпей! – сказал он, отвинчивая крышку неизвестно откуда взявшейся фляжки. – Еще теплый…
Даша с болезненным выражением лица пощупала лоб мужа:
– Кажется, у тебя жар…
Павел отвел руку и, поднявшись, сел:
– Не верите?
Старик, опустившись у ног Павла, медленно ввернул крышку обратно на горлышко фляжки и вздохнул:
– Отчего же не верить? Верим… Здесь всему поверишь… Там, видать, и дядька мой лежит, Иван… Может, его голову вы и нашли. Говорили, на Гнилухе его убили… бандиты. – Он невесело потряс седой головой. – Чего уж там! Оттого и пошел с вами…
– Там золото, там! И Дункель, возможно, там убит! Идти надо! – прокричал Павел, вставая.
– Да погоди ты, парень! – забеспокоился Прохор. Он вновь уложил Павла на спальник. – Куда ж ты на ночь глядя!
– А про Дункеля – откуда?.. – тихо спросила Настя, со страхом наблюдавшая за, казалось, бредившим парнем. Павел повернул к ней измученное лицо и неожиданно громко выкрикнул:
– Знаю! Там все – там!
Даша с вдруг накатившими слезами обняла мужа; оторопевший старик с изумлением покачал головой:
– Болен, ей-богу, болен…
Эпилог
Захар Васильевич, наказавший Прохору и его команде собраться к полудню на Гнилухе, опаздывал. Прошло около двух часов, как, оставив лодки, они взошли на поляну.
Река на этот раз выглядела хмурой – темная студеная вода, голые, словно осиротевшие, берега, вымерший лес, окружавший поляну… Над головой нависали свинцовые облака, готовые разразиться первыми хлопьями снега; холод, уже по ночам сковывающий землю заморозками, леденил прозрачный таежный воздух… Продрогшие и уставшие от ожидания друзья сидели у костра и уныло поглядывали на реку.
С той поры, как они отправились на поиски дункелевского клада, здесь, на поляне, они собрались впервые. При возвращении с Николиной горы дед Прохор из-за метавшегося в жару Павла останавливаться здесь никому не дал; несмотря даже на причитания самого больного, без устали настаивавшего пристать к мысу. Однако, на удивление, Павел, по прибытии в Глуховку, через три дня почувствовал себя лучше. Вскоре в родительский дом Даши явился и давно ожидаемый Захар Васильевич: все знали, что все эти дни участковый проводил у Прохора, обстоятельно беседуя и с ним самим, и с его внучкой, и с обоими постояльцами.
Разговор был долгий. Сначала, пока Павел спал, Захар тихо беседовал с Дарьей и Трофимом, задав им добрую сотню вопросов, свидетельствовавших о хорошей после посещения прохоровского дома осведомленности о походе, и только потом, в сопровождении их обоих, прошел к Павлу, позвавшему гостя из соседней комнаты.
Сидя у кровати, теперь он больше слушал, нежели спрашивал, лишь изредка уточняя те или иные детали его рассказа. Особенно участкового интересовало то, что было связано с историей его семьи… Стоявшие рядом Даша – а все больше Трофим, – иногда дополняли Павла, если он забывал упомянуть о чем-либо, и Захар, внимательно слушая их, молча кивал и вновь обращал взор на больного.
В конце разговора, когда Павел заговорил о сне и кладе, явно находившемся, по его словам, на мысу, участковый надолго задумался. Затем похлопал уставшего говорить Павла по руке и, казалось, все еще о чем-то размышляя, произнес:
– Оно-то чудно все, со всеми этими снами и призраками… Но Дункель действительно был. И отряд его… Я ведь зря время не терял, кое о чем справился… – Он встал. – Вот что, молодцы! Завтра человек один прибудет – со стариком Прохором поработает… По крови, говорят, теперь можно родство установить… Потом отъеду с ним, с человеком. А как с черепом разберемся, так и твоими, Пашка, вещими снами займемся… Хорошо?
Павел неопределенно кивнул.
– Думаете, череп – его дядьки?
– Ничего не думаю, пока… Может, дядьки, может, Дункеля, может, еще кого… Но коль дед говорит – проверить надо…
Весточка от Захара пришла через неделю, за два дня до отъезда Павла и Даши. Пришедший с конторы человек сообщил, что звонил участковый – просил Павла к двенадцати часам следующего дня дожидаться его на злополучной поляне. Трофим возмутился:
– А мы что же, лишние, получается? Они клад рыть будут, а мы в стороне? Да и как Пашка доберется? Один, что ли?
Через два часа пришло новое сообщение – на Гнилухе желательно быть всем –
