в другую жизнь с какой-то девчонкой. Звонит иногда. Она поняла, что он — в другой стране, и больше не надеялась на его приезд. Постепенно успокоилась, привыкла. И стала радоваться всему. Своей однокомнатной квартирке после размена, аскетичному образу своей жизни.
А для дружбы и уюта — завела кофейное дерево. Оно вымахало под потолок и уже цвело не раз, и давало плоды. Ему, похоже, хватало пространства, солнца и воды. И бесед хозяйки, которая называла его разными непонятными, но хорошими словами.
И никто, и ничто не беспокоило Ольгу, как вдруг — Мотя. Зачем это? Ольга вдруг поняла, что не сможет предъявить ей свой дом, итог ее жизни, в котором ничего не было, что бы могло заинтересовать гостью. Даже красивой чашки не было в этой жизни Ольги. Были две — но все для неё, для кофе и для каши. Кашу она ела с ложки, прямо из чашки, так было удобно и привычно.
Ей нечего было предъявить и предложить Моте.
И поэтому Ольга решила сбежать. Она вдруг догадалась, что, если Мотя вспомнила ее номер телефона, то и адрес не забыла.
Припрется и будет стучать, ждать, не отступится.
Так Ольга целую ночь не могла уснуть, делала наполеоновским шагом круги вокруг кофейного дерева, и к утру решение пришло. Ольга сдалась обстоятельствам.
Приедет и приедет. Её желание, Моти. А ей, Ольге, ватрушку испечь…
«А что еще? Посидим, повспоминаем».
Скучно всё это, но тесто было замесено, и ватрушка поставлена.
Через полчаса аромат ванили, будто кружевами, украсил блеклое жилище.
Ольга стала смиренно ждать. И ждать пришлось долго. Она сидела на кухоньке, прислушиваясь к шагам, но Мотя все не шла.
Как вдруг раздался резкий звонок в дверь.
Раздался грохот на лестнице.
И когда Ольга открыла дверь, ее лицо сбил яркий свет — ей прямо в лоб светили огромным фонарем, а сбоку выскочила и бросилась обниматься Мотя.
— Снимай! Снимай! — командовала она оператору.
Растерянная Ольга отступила в комнату.
И тут она поняла, что их встречу снимают. Мотя, обнимая ее, что-то горячо говорила в микрофон.
— А это что такое? Экзотика. Это пальма? — тараторила она.
— Снимай! Снимай, — она все обнимала Ольгу и потом, наконец, объяснила. — Я веду блог — «Шок из провинции». Вот ездим по местам, таким вот. Снимаем, как люди живут. Или не живут? — обратилась с вопросом она в глазок камеры.
Тут она заметила очки на кофейной ветке.
— Какая деталь! Как на елке! Здесь — вечный Новый год!
Оператор снял и очки на ветке, и пачку газет и журналов в кадке, потом снял скромный вид из окна.
— Всё! — доложил он Моте. — Во! — показал он большой палец, от восторга.
Ольга, оглушенная всем этим грохотом и светом, все еще ничего не понимала.
Наконец, свет был выключен, и микрофон — тоже.
— Ну, здравствуй! Олечка! Ты извини шумное такое появление. Но мне нужен был эффект неожиданности.
— Шок, шок, шок — это главное, — подтвердил рыжебородый оператор, снимая скудное убранство дома. Он с интересом посмотрел на ватрушку в противне.
— Это для нас? — спросил рыжебородый и хотел поддеть пальцами кусок пирога.
И тут Ольга пришла в себя.
— Нет! Не вам, — она сорвала с крана кухонное полотенце и шлепнула оператора по спине.
Мотя пыталась приобнять её, успокоить. Но не была понята. Ну совсем.
Ольга громко ногой распахнула дверь на лестницу и стала толкать в нее рыжебородого.
Мотя пыталась удержать ярость Ольги, но вдруг закричала:
— Снимай, снимай!
И уже через минуту всё было кончено. Еще они повозились у двери недолго, а потом было слышно, как отъехала машина.
И все разом стихло. Ни звука. Ольга присела на табурет и вдруг неожиданно увидела себя в зеркале. Растрепанная, всклоченная и мало на себя похожая, она удивилась своему отражению.
Шок был у нее везде — в волосах, голове, глазах. И даже рот был открыт.
Визит Моти удался на славу.
Ольга вдруг рассмеялась.
— Ну, и пусть, ну и ладно. Чего с них взять, — она подошла к кофейному деревцу, потрогала листочки.
А деревце тоже, наверное, было в шоке. Приняло прожектор за яркое солнце. И его обманули тоже.
Ольга сняла с ветки очки, взяла у подножия деревца с края кадки недочитанную книгу. И отрезала себе ватрушки. Потом налила себе чаю, и подумалось ей этак весело, что, может, и пирогу теперь есть имя. «Шок-пирог».
А что — звучит. «Шок» — от слова шоколад. Похоже. Теперь она будет называть ватрушку-подружку «шок-пирогом».
Она подумала о Моте, как она, интересно, живет, но не расстроилась, подошла, пошире отдернула шторы, чтобы было посветлее. За окошком был закат. И он окрасил листья кофейного дерева в розовый цвет. Это было диковинно красиво, и Ольга пожалела Мотю, что она никогда не увидит этой красоты.
Ландышевая тетрадь,
22 июня 2021
Простота
Добрым быть невыносимо. Обременительно и тяжко. Эта мысль появилась у Лили, когда она долго ожидала, пока мужчина, толстый и запотевший, опрокидывал в себя стаканчик со святой водой, невзирая на очередь к этому, внушительному по размерам, баку. Никто в очереди не роптал, все смиренно ждали, когда утолит жажду свою этот турист. По тому, как он вдовольствии прикрякивал, и крепкой своей ладонью ополоснул лицо, было видно в нем приезжего, в котором накопилась тоска по этой соборной роскоши, и себе в ней.
Лилиан едва сдерживала в себе гнев к этому странному типу, ей так и хотелось напомнить ему, что здесь он не один, а — очередь. Но она понимала, что и она не в супермаркете, и лучше бы ей помолчать.
Наконец, мужчина напился и, после где-то двадцатого стаканчика, отступил, и Лилиан смогла набрать себе в бутылку из бака с медным краником, ярким и чистым от частого касания рук.
Отошла и направилась к выходу, пытаясь унять раздражение, которое вызвал у нее этот потный толстяк, утолявший свою какую-то бездонную жажду.
И вдруг она снова увидела его крупную фигуру на площади у собора.
Он стоял, широко расставив ноги и задрав голову. Он так же внимательно смотрел на купола собора, так же жадно и неистово, как тогда, у бака, пил. На лице его было какое-то сильно разумное восхищение тем, что он видел там, наверху.
Лилиан тоже посмотрела вверх. И ничего, кроме привычных для неё маковок, не увидела. Вид у них был обычный, и привычный для нее.
И вдруг этот мужчина схватил ее за руку — она была ближе всех
