С ломтем хлеба в руке и в коричневой приходской шапочкеОливер был уведен мистером Бамблом из гнусного дома, где ни одно ласковоеслово, ни один ласковый взгляд ни разу не озарили его унылых младенческих лет.И все же детское его горе было глубоко, когда за ним закрылись ворота коттеджа.Как ни были жалки его маленькие товарищи по несчастью, которых онпокидал, — это были единственные его друзья. И сознание своего одиночествав великом, необъятном мире впервые проникло в сердце ребенка.
Мистер Бамбл шел большими шагами; маленький Оливер, крепкоухватившись за его обшитый золотым галуном обшлаг, рысцой бежал рядом с ним ичерез каждую четверть мили спрашивал: «Далеко ли еще?» На эти вопросы мистерБамбл давал очень короткие и резкие ответы, так как недолговечнаяприветливость, какую пробуждает в иных сердцах джин с водой, к тому временииспарилась, и он снова стал бидлом.
Оливер пробыл в стенах работного дома не более четверти часаи едва успел покончить со вторым ломтем хлеба, как мистер Бамбл, оставивший егона попечение какой-то старухи, вернулся и, рассказав о происходившем в тотвечер заседании совета, объявил ему, что, по желанию совета, он долженнемедленно предстать перед ним.
Не имея достаточно ясного представления о том, что такоесовет, Оливер был ошеломлен этим сообщением и не знал, смеяться ему илиплакать. Впрочем, ему некогда было об этом раздумывать, так как мистер Бамблударил его тростью по голове, чтобы расшевелить, и еще раз по спине, чтобыподбодрить, и, приказав следовать за собой, повел его в большую выбеленнуюизвесткой комнату, где сидели вокруг стола восемь или десять толстыхджентльменов. Во главе стола восседал в кресле, более высоком, чем остальные,чрезвычайно толстый джентльмен с круглой красной физиономией.
— Поклонись совету, — сказал Бамбл.
Оливер смахнул две-три еще не высохшие слезинки и, видяперед собой стол, по счастью, поклонился ему.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил джентльмен,восседавший в высоком кресле.
Оливер испугался стольких джентльменов, приводивших его втрепет, а бидл угостил его сзади еще одним пинком, который заставил егорасплакаться. По этим двум причинам он ответил очень тихо и нерешительно, послечего джентльмен в белом жилете обозвал его дураком, сразу развеселился и пришелв прекрасное расположение духа.
— Мальчик, — сказал джентльмен в высокомкресле, — слушай меня. Полагаю, тебе известно, что ты сирота?
— Что это такое, сэр? — спросил бедный Оливер.
— Мальчик — дурак! Я так и думал, — сказал джентльменв белом жилете.
— Тише! — сказал джентльмен, который говорилпервым. — Тебе известно, что у тебя нет ни отца, ни матери и что тебявоспитал приход, не так ли?
— Да, сэр, — ответил Оливер, горько плача.
— О чем ты плачешь? — спросил джентльмен в беломжилете.
И в самом деле — очень странно! О чем мог плакать этотмальчик?
— Надеюсь, ты каждый вечер читаешь молитву, —суровым голосом сказал другой джентльмен, — и молишься — как надлежитхристианину — за тех, кто тебя кормит и о тебе заботится?
— Да, сэр, — заикаясь, ответил мальчик.
Джентльмен, говоривший последним, сам того не сознавая, былправ. Оливер и в самом деле был бы христианином и на редкость хорошимхристианином, если бы молился за тех, кто его кормит и о нем заботится. Но онне молился, потому что никто его этому не учил.
— Прекрасно! Тебя привели сюда, чтобы воспитать иобучить полезному ремеслу, — сказал краснолицый джентльмен, сидевший ввысоком кресле.
— И завтра же, с шести часов утра, ты начнешь трепатьпеньку, — добавил угрюмый джентльмен в белом жилете.
В благодарность за соединение этих двух благодеяний внесложной операции трепанья пеньки Оливер, по указанию бидла, низко поклонилсяи был поспешно уведен в большую комнату, где на грубой, жесткой кровати онрыдал, пока не заснул. Какая превосходная иллюстрация к милосердным законамАнглии! Они разрешают беднякам спать!
Бедный Оливер! Он спал в счастливом неведении, не помышляя отом, что в этот самый день совет вынес решение, которое должно было повлиять навсю его дальнейшую судьбу. Но совет вынес решение. Оно заключалось в следующем.
Члены этого совета были очень мудрыми, проницательнымифилософами, и, когда они, наконец, обратили внимание на работный дом, онитотчас подметили то, чего никогда бы не обнаружили простые смертные, а именно:бедняки любили работный дом! Это было поистине место общественного увеселениядля бедных классов; харчевня, где не нужно платить; даровой завтрак, обед, чайи ужин круглый год; рай из кирпича и известки, где все игра и никакой работы!«Ого! — с глубокомысленным видом изрек совет. — Нам-то и надлежитнавести порядок. Мы немедленно положим этому конец». И члены советапостановили, чтобы всем бедным людям был предоставлен выбор (так как,разумеется, они никого не хотели принуждать) либо медленно умирать голоднойсмертью в работном доме, либо быстро умереть вне его стен. С этою целью онизаключили договор с водопроводной компанией на снабжение водой в неограниченномколичестве и с агентом по торговле зерном на регулярное снабжение овсянкой вумеренном количестве и постановили давать три раза в день жидкую кашу, луковицудважды в неделю и полбулки по воскресеньям. Они сделали еще очень много мудрыхи гуманных распоряжений, касающихся женщин, но их нет необходимостиперечислять. Они милостиво согласились давать развод женатым беднякам ввидубольших издержек, сопряженных с бракоразводным процессом в Докторс-Коммонс.[10] И вместо того чтобы заставлять человека содержать семью, какони делали раньше, они отнимали у него семью и превращали его в холостяка!Трудно сказать, сколько просителей из всех слоев общества обратилось бы к нимза пособием, имея в виду эти два последних пункта, если бы оно не было связанос работным домом, но члены совета были люди предусмотрительные и приняли мерыпротив такого осложнения. Пособие было неразрывно связано с работным домом икашей, и это отпугивало людей.
В течение первого полугодия после появления Оливера Твистасистему применяли вовсю. Сначала она потребовала немалых расходов, ибо счетгробовщика увеличился и приходилось непрерывно ушивать одежду бедняков, котораяпосле одной-двух недель каши висела мешком на их исхудавших телах. Но числообитателей работного дома стало таким же тощим, как и сами бедняки, и совет былв восторге.
