Предисловие
В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбралнекоторых героев этого повествования из среды самых преступных идеградировавших представителей лондонского населения.
Не видя никакой причины, в пору писания этой книги, почемуподонки общества (поскольку их речь не оскорбляет слуха) не могут служить целямморальным в той же мере, как его пена и сливки, — я дерзнул верить, чтоэто самое «свое время» может и не означать «во все времена» или даже «долгоевремя». У меня были веские причины избрать подобный путь. Я читал десятки книго ворах: славные ребята (большей частью любезные), одеты безукоризненно,кошелек туго набит, знатоки лошадей, держат себя весьма самоуверенно,преуспевают в галантных интригах, мастера петь песни, распить бутылку, сыгратьв карты или кости — прекрасное общество для самых достойных. Но я нигде невстречался (исключая — Хогарта[1]) с жалкой действительностью.Мне казалось, что изобразить реальных членов преступной шайки, нарисовать их вовсем их уродстве, со всей их гнусностью, показать убогую, нищую их жизнь,показать их такими, каковы они на самом деле, — вечно крадутся они,охваченные тревогой, по самым грязным тропам жизни, и куда бы ни взглянули,везде маячит перед ними большая черная страшная виселица, — мне казалось,что изобразить это — значит попытаться сделать то, что необходимо и чтосослужит службу обществу. И я это исполнил в меру моих сил.
Во всех известных мне книгах, где изображены подобные типы,они всегда чем-то прельщают и соблазняют. Даже в «Опере нищего»[2]жизнь воров изображена так, что, пожалуй, ей можно позавидовать: капитанМакхит, окруженный соблазнительным ореолом власти и завоевавший преданнуюлюбовь красивейшей девушки, единственной безупречной героини в пьесе, вызываету слабовольных зрителей такое же восхищение и желание ему подражать, как илюбой обходительный джентльмен в красном мундире, который, по словам Вольтера,купил право командовать двумя-тремя тысячами человек и так храбр, что не боитсяза их жизнь. Вопрос Джонсона, станет ли кто-нибудь вором, потому что смертныйприговор Макхиту был отменен, — кажется мне не относящимся к делу. Я жеспрашиваю себя, помешает ли кому-нибудь стать вором то обстоятельство, чтоМакхит был приговорен к смерти и что существуют Пичум и Локит. И, вспоминаябурную жизнь капитана, его великолепную внешность, огромный успех и великиедостоинства, я чувствую уверенность, что ни одному человеку с подобными женаклонностями не послужит капитан предостережением и ни один человек не увидитв этой пьесе ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с течениемвремени и приводит почтенного честолюбца к виселице.
В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатиреобщество в целом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том, какоевпечатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о превосходном,сильном романе сэра Эдуарда Бульвера «Поль Клиффорд»,[3] которыйникак нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною теме;автор и сам не ставил перед собой подобной задачи.
Какова же изображенная на этих страницах жизнь, повседневнаяжизнь Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с дурными наклонностями,каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек галопом повересковой степи, залитой лунным светом, ни веселых пирушек в уютной пещере,нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни ботфортов, нималиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего от того бахвальства и той вольности,какими с незапамятных времен приукрашивали «большую дорогу». Холодные, серые,ночные лондонские улицы, в которых не найти пристанища; грязные и вонючиелоговища — обитель всех пороков; притоны голода и болезни; жалкие лохмотья,которые вот-вот рассыплются, — что в этом соблазнительного?
Однако иные люди столь утонченны от природы и стольделикатны, что не в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваютсяинстинктивно от преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись им по вкусу,должен быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. Какой-нибудьМакарони в зеленом бархате — восхитительное созданье, ну а такой в бумазейнойрубахе невыносим! Какая-нибудь миссис Макарони[4] — особа в короткойюбочке и маскарадном костюме — заслуживает того, чтобы ее изображали в живыхкартинах и на литографиях, украшающих популярные песенки; ну а Нэнси — существов бумажном платье и дешевой шали — недопустима! Удивительно, как отворачиваетсяДобродетель от грязных чулок и как Порок, сочетаясь с лентами и ярким нарядом,меняет, подобно замужним женщинам, свое имя и становится Романтикой.
Но одна из задач этой книги — показать суровую правду, дажекогда она выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в романах,а посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута, ни однойпапильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в деликатность тех,которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей — шего желания завоевыватьсторонников среди подобных людей. Я не питал уважения к их мнению, хорошему илиплохому, не добивался их одобрения и не для их развлечения писал.
О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепомуграбителю кажется неестественной. И в то же время возражали противСайкса, — довольно непоследовательно, как смею я думать, — утверждая,будто краски сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих качеств, противкоторых возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ напоследнее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же естьтакие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и безнадежноиспорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как Сайкс,существуют, и если пристально следить за ними на протяжении того же периодавремени и при тех же обстоятельствах, что изображены в романе, они не обнаружатни в одном своем поступке ни малейшего признака добрых чувств. То ли всякое,более мягкое человеческое чувство в них умерло, то ли заржавела струна, которойследовало коснуться, и трудно ее найти — об этом я не берусь судить, но яуверен, что дело обстоит именно так.
