посмотрят ее сыновья. Один из вас пусть наденет тельпек и халат Аллаберды, другой — Худайберды и идите прямо к Курбанлы. Назовитесь моими сыновьями и скажите, что отец просит вернуть его верблюдов, Не может он не выполнить моей просьбы, идите.
И стал дальше бахвалиться перед сидящими в кибитке гостями. Глядя им поочередно в лица, он как бы хотел сказать: видали, как Курбанлы меня уважает? Видите, как я люблю своих чабанов?
Особенно долго и заискивающе он смотрел в лицо человека в узких штанах. Тот пошевелил губами, словно собираясь о чем-то спросить, по не успел. Послышалось снова хозяйское красноречие.
А мы поспешили к кибитке его жены-невольницы. Это была средних лет высокая смуглолицая женщина. Она нас хорошенько накормила, обрядила в одежду своих сыновей. Правда, мне халат сына невольницы был явно не по плечу, болтался… «Да уж ладно, — решили мы, — может тот, к кому идем, не обратит на это внимания». Взяли мы с собой сухой чурек. Ровно к полночи добрались до большой дороги и легли отдохнуть недалеко от ее обочины. Проснулись, когда уже стало всходить солнце, и пошли по следам.
Оба мы хорошо знали тех, к кому направлялись. Таймаз-котур, двоюродный брат Курбанлы, очень жестокий человек. Число убитых им людей, наверно, трудно подсчитать. Ворованный скот он ухитрялся переправлять за границу и там продавать его. А на обратном пути прихватывал скот иранцев. Но должен же когда-то наступить конец их похождениям!
Чем ближе подходили к цели, тем тревожнее становилось на душе. Если мы попадем в руки Таймаза, он с обоих шкуру спустит. Утешали себя лишь тем, что, может, нас и не тронут, если скажем, что мы сыновья бая!
Следы верблюдов привели к последнему песчаному бархану. За ним виднелись острые вершины гор. Мы сели отдохнуть.
— Эх, как бы нам не найти там свою кончину, — с тревогой посмотрел я на далекие горы.
— Не бойся, аллах защитит нас, — ответил друг.
Мы уже спокойнее пустились в дорогу. Мурадгельды смотрел под ноги. Он хорошо различал на песке следы своих верблюдов. Для меня же все они были одинаковыми. Мурадгельды молчит. Мне кажется, что его все больше и больше одолевает тревога.
Пески кончились неожиданно. Открылись знакомые места, где прошло мое не очень-то и радостное детство.
Стало вроде прохладнее. Хорошо видны люди, работающие на поле. Но нам ни на что не хотелось глядеть. Шли с печальными лицами, будто похоронили кого-то близкого. Миновали пастбища — Гагшал, Тильки, Ганджик. Прошли часовню Курбанмурада-ишана. Поравнялись со старой крепостью. Слева показалось наше село и Мурадгельды тихо сказал:
— Караджа, завернем-ка домой, повидаем детей.
Зашли к Мурадгельды. Попили чаю, отдохнули.
Караджа прервал свои воспоминания, глубоко вздохнул и посмотрел на внимательно слушавшего Баллы:
— Тогда-то, братец, я с тобой и познакомился.
— Ну, Караджа-ага, говорите дальше, видали ли вы Курбанлы? Встречались ли с Таймаз-котуром? — спросил нетерпеливо Ата, пододвигаясь ближе к рассказчику.
— Мурадгельды тогда даже жене не сообщил, что на нашу долю выпало такое несчастье. Поднял ребенка на руки, посмотрел на него невеселым взглядом, и, бросив вскользь жене «мы скоро вернемся», — опустил сына на землю.
Дом Курбанлы стоял на краю села у подножья горы. Мы пришли к нему перед вечерним намазом, еще до наступления темноты. Едва открыли калитку широкого двора, окруженного низким забором, нам навстречу выбежал черноглазый молодой парень. Поздоровались. По несколько ломаному акценту определили, что он, вероятно, курд, живущий среди туркмен. Парень встретил нас радушно, пригласил в один из низеньких домиков, расположенных напротив большой кибитки. Там уже сидели два хорошо одетых джигита и пили чай. Поклонились и им с почтением. Обменялись взаимными словами о здоровье. Поудобнее разместились в почетном углу.
Один из сидящих был полный, с густой бородой, другой — немного сухощавый, высокий, с редкой бороденкой и выпирающими передними зубами. Оба были немкого моложе нас. Гла́за у редкобородого — голубые, как у дикой кошки. Я впервые в жизни видел человека с такими глазами. Голубоглазый, хотя и не стар, но, вероятно, житейски опытный человек. Он своим Неробким взглядом, казалось, пронизывал тебя насквозь.
Курд принес чайник. Бросил перед нами платок, наполненный желтым кишмишом. Мы. принялись пить чай.
— А вы, видать, из песков, — проговорил редкобородый.
— Да, — коротко ответил Мерген.
— Наверно, долго шли, вид у вас усталый, — заметил он же каким-то резким, скрипучим голосом.
— Верно, устали, — бросил мой спутник.
— И глаза у вас грустные. Может, оттого, что не состоялась сделка? А вот будете иметь дело с Курбанлы-ханом, всегда и все у вас будет в порядке.
— Пока что, к сожалению, не все в порядке, — неохотно произнес Мурадгельды.
Косе видно понял, что разговора здесь не получится и перестал приставать к нам с расспросами. Дождавшись, когда мы опустошим чайники, молодой курд моментально убрал их. Тут же принес большой шерстяной дастархан, ложки и полную миску дымящегося чектырме.
Мурадгельды первым попробовал еду. Потом мы быстро заработали ложками. Редкобородый оказался привередливым. Держа в руке ребро, он вяло шевелил челюстью и краем глаза наблюдал, как едим мы. Плохо ел и чернобородый. Эх, жизнь, когда это нам приходилось видеть мягкий, только что из тамдыра чурек и жирное чектырме?
Когда пришел парень-курд и начал убирать дастархан, Мурадгельды сказал ему:
— Мы сыновья Чорли-бая, если Курбанлы-ага дома, нужно бы ему передать кое-что от отца.
Курд удивленно на нас взглянул:
— Байские сыновья, а не знаете привычек хана. Он, на ночь глядя, не спрашивает у гостей — с чем они к нему пришли. Ведь говорят же: «Лучше утреннее зло, чем вечернее добро». Переночуйте, а завтра после чая он выслушает вас, — ответил курд и, схватив в охапку дастархан, вышел из помещения.
Приближалось время вечернего намаза, гости взяли по кумгану для омовения. Мы пошли без кумганов. Пришлось побродить по улице, пока другие справляли намаз. Было светло, лунно, звезды ярко усыпали небо.
Мурадгельды доволен был сытной едой и, смеясь, проговорил:
— Караджа, если нас так будут угощать и дальше, — давай не уезжать отсюда до тех пор, пока не прогонят.
— Только бы не выдать себя, а то действительно как последних собак прогонят.
— Если завтра встретимся с Курбанлы, что ему скажем, с какого конца начнем разговор? — спросил я.
Неожиданно мы увидели, что из других дверей приземистого длинного дома беспрерывно выходят люди. Показывая на них пальцем, Мурадгельды сказал:
— Смотри, Караджа, сколько людей! У Курбанлы, видать, и других гостей много. Дойдет ли завтра очередь до нас? Встретимся ли мы с ханом? А с
