все подряд, прихватила и журналы. Всё сложила к колким глазам тетки. Та молча стала считать, и очень медленно. Видно, что за компьютером она сидит совсем нечасто. А Валентина всё еще подкладывала новые всякие газетенки.
Густые и низкие брови кассирши чуть дрогнули, но она не проронила ни слова.
Валентине захотелось расшевелить эту кассиршу, спровоцировать её на хоть какую-то реакцию.
Но крепость не сдалась. Недовольство выразили несколько человек в очереди, которая успела прирасти сзади.
Наконец, пресса была подсчитана, Валентина, сунув ее в пакет, вдруг неожиданно для себя поблагодарила кассиршу громко и приветливо. Удивляясь как бы её вежливости и расторопности.
Но и этот выпад дал сбой.
Тетка в своей невежливости была даже какой-то привлекательной, от ее нахмуренных бровей и темных глаз с прищуром исходила такая энергетика, что Валентина, хлебнув её невзначай, прозрела и увидела на длинном носу кассирши еще и зрелую бородавку. Это открытие потрясло Валентину больше, чем возмущенная очередь. Все в которой спешили по своим неуловимым делам, а кто ведь — и за сигаретами стоял. Их продавали здесь в широком ассортименте.
Очередь роптала, Валентина смирилась — и с кассиршей, и с её бородавкой на носу, ушла из душного помещения. Она даже пробежала несколько метров, чтобы отделаться от этой кассирши, очереди и вдохнуть настоящий жизни впечатления.
Но старуха никак не забывалась.
«И что такое было с ней не так?», — думалось Валентине.
Ну, мрачная, молчаливая. Медленно считает. Она не без удовольствия вспомнила свое милое общение с Верой Ивановной. Они так любили поболтать славно. И очереди у нее никогда не наблюдалось.
Валентина шла в подавленности, давно не ощущаемой ею.
«И что за причина? Пустяки всё. Вот приду домой. Почитаю газетки. Сварю кофе».
Но не тут-то было.
Валентина, уже на подходе к дому, увидела урну и, уж совсем неожиданно для себя, бросила туда газеты. Вместе с пакетом. Она уже исключила для себя возможность взять их в руки после этой мрачной старухи на кассе. Будто побоялась, что все желчные хвори её перетекут к ней в дом через свежие газеты.
Валентина вытерла пальцы спиртовой салфеткой, которые были у нее всегда при себе. И ей стало сразу легче.
А новости она узнает от соседки. Ха! Которая всегда сиятельно весела, и всегда под рукой. А еще Валентина решила, что надо будет за прессой ходить в другое место.
Она уже знала, что никогда не переступит через порог, за которым сидела невежливая эта кассирша.
А вечером она с возмущением рассказывала своей приятельнице о своем неловком приключении с кассиршей. О её молчании агрессивном и отсутствии реакции, на что приятельница предположила: «Может, она просто глухая?»
Валентину даже обрадовало такое предположение.
Это оправдало бы недостойное поведение кассирши. Если это так, то Валентина даже пожалела о выброшенных газетах. Поспешила. Всегда у неё так. Торопишься с выводами.
Но вдруг она вспомнила, что перед ее приходом кассирша говорила по мобильнику. Да и вряд ли на такую работу могли взять глуховатую даму. И вдруг Валентина поняла, и даже почувствовала причину этого молчаливого кассиршиного протеста. Это было личное её отношение к ней, Валентине. Которая, мало того, что щеголяет в белых брючках, а они с кассиршей могли быть ровесниками. Белые брючки, шляпа, шейный платочек, и прессы на неимоверную сумму. Сразу видно, тратит без счета.
Вот и кассирша выразила к ней жесткую свою неприязнь. И правда, та сумма, что она потратила на журналы и газеты была легкомысленной.
Валентина, поняв вдруг все разом — и про себя, и про кассиршу, вздохнула с облегчением. И уже не жалела о выброшенных газетах. Завтра она пойдет опять, именно в этот киоск, и попробует приручить злую кассиршу. Зачем ей это было надо, Валентина и сама не понимала.
Разве что научиться у нее выразительному молчанию. Которого так не доставало самой Валентине.
Когда назавтра она пришла в киоск, она увидела Веру Ивановну, её очаровательную улыбку, беглый стук по клавишам кассы. Всё было знакомым и родным. Валентина не удержалась и спросила:
— Что это было вчера? Что сидело?
Вера Ивановна расхохоталась.
— Это я бегала к стоматологу. Хозяйка, это она. Сама сидела — больше некому.
Валентина была в полной растерянности, что не угадала, она даже не осталась поболтать с Верой Ивановной, купила только телепрограмму.
— Я вчера огазетилась, — объяснила она Вере Ивановне.
Валентина шла домой и улыбалась тому открытию в себе, что случилось накануне с ней. Всё она придумала себе — и старуху, и мрачность её, и выброшенные в урну газеты.
Все это она старательно взращивала в себе из-за отсутствия достойных событий в ее жизни. Ведь ничего вчера такого не случилось. Не обрати она никакого внимания на старуху, с ее художественной бородавкой, а приди она просто за газетами, а не утренней чьей-то улыбкой. Купила бы, расплатилась — и всё. Как те, в очереди, которых она тоже ведь раздражала — тем, что застряла у кассы.
Валентина была недовольна собой, пока не увидела в своем дворике, как местный собиратель картона, довольный, вынимает газеты и журналы из ее вчерашнего пакета и перетягивает его шпагатом. Большой такой, общий из картонок всяких и газет тюк у него получился.
Он поздоровался с Валентиной. И она душевно кивнула ему в ответ. Она и впрямь была довольна, что газеты эти и журналы кому-то пригодились.
Впрочем, это тоже было открытием пустячным.
Валентина, раздраженная своей бестолковостью, с досадой за себя, решила покупать газеты у метро и не замечать, у кого ты их покупаешь. Подумаешь, событие. И Валентина расплакалась. Ей стало жалко покидать Веру Ивановну, которая, как ей казалось, была привязана к ней. Но, скорее всего, она и здесь не угадала, придавая этому несуществующую значимость, по великодушию своему.
Ландышевая тетрадь,
6 июня 2021
Бывает
Это был настоящий офисный город. Он был как-то вызывающе задуман автором. Здания были названы, каждое — по времени года: «Зима», «Весна», «Лето», «Осень». А еще был дом с картинками на окнах, художника Бенуа, к сказочной постановке «Петрушка». Персонажи смотрели со стеклянных витражей весело и слегка иронично. Казалось, что они пристально вглядываются в новых людей. Офисный городок этот имел на своей территории даже церквушку. Такую же, в тон комплекса — уютную и золотую.
Костя работал в корпусе «Осень». И поэтому все здесь было выполнено в оттенках охры. Только лебеди, черные, свободно проживали в своих домиках на берегу неглубокого пруда. Они высокомерно выгибали свои шеи и
