class="p1">Аксели потупился и плотнее сжал губы. Учитель встряхнул его за плечи, но мальчик упорно молчал, и тогда учитель начал его бить. Аксели принимал удары, стиснув зубы и лишь покряхтывая. Если бы учитель знал, что Аксели вытерпел от отца и не смирился, он, вероятно, не стал бы стараться.
А теперь ему ничего не оставалось, как. колотя указкой о парту, разбить ее в щепки и кричать до хрипоты:
— Я из вас сделаю людей! Вы! Детеныши росомах!..
«Те, кто думает сохранить веру в будущее этого народа, хотят слишком многого, — говорил потом учитель своей жене.— «Северная Эллада!» Так и мы говорили в семинарии. Господи, помилуй нас!»
В течение недели Аксели отсиживал в школе по два часа под арестом, и таким образом родители узнали все. Отец больше не бил его, но объяснение было хуже побоев. Юсси даже грозил оставить сына без еды на несколько дней.
— Глядите, какой буян! Если дальше ты не угодишь в тюрьму, так только по великой милости божьей.
Но пришло и вознаграждение. Отто Кививуори сделал ему лыжи. Конечно, не за то, что он дрался, а так. Все устроила Анна. Она услыхала, что у парня нет лыж, и, приняв это близко к сердцу, как крестная, потребовала, чтобы Отто сделал ему лыжи.
По дороге из школы Аксели зашел в Кививуори. Он сел у дверей и молчал. Ребятам было некогда разговаривать с ним, их больше занимали свои домашние дела, и Аксели сиротливо сидел на скамье. Особенно стеснялся он крестной. Она казалась ему страшно важной, как будто и не была простой крестьянкой. Да и в доме у нее все сверкало чистотой. На полу — половики, не то что у них в Коскела. И Аксели, сидя на лавке, прятал за спиной свою облезлую меховую шапку.
Говорил он, только когда его спрашивали. Он очень обрадовался лыжам, но тут же подумал, что дарят ведь оттого, что дома у него лыж нет. И было горько от этой мысли. И все же, наблюдая, что творится у Кививуори, он порой с трудом сдерживал улыбку. Тетя Анна вечно выговаривала мужу и сыновьям: то за скверные слова, то за неопрятность, то еще за что-нибудь. А они слушали ее упреки спокойно и словно нарочно дразнили ее, как только могли. Зато их Элина была примерная, скромная и тихая девочка. Но тетя Анна, видно, и берегла ее как зеницу ока: одета она была всегда чисто, а платье, хоть и старое, заплатанное, было заштопано очень аккуратно. Потихоньку от матери мальчишки всячески старались досадить сестре— то ущипнут, то дернут за косу, а девочка при этом сразу начинала притворно реветь.
Года два назад братья, мстя Элине, вымазали ей попку смолой. Они мстили ей за то, что мать наказала их — оставила без масла за завтраком на сколько-то дней. Анна никогда не била сыновей, разве что шлепнет их посудным полотенцем, если уж очень доведут, — на большее у нее рука не подымалась.
Решив, что посидел в гостях столько, сколько нужно для приличия, Аксели простился и поехал домой. Вот теперь он по-настоящему наслаждался лыжами. И даже мысль о том, почему они подарены, не мучила его.
Алма тоже почувствовала подоплеку подарка и сказала мужу:
— Мог бы ты и сам заказать для парня лыжи.
— Только этого не хватало. Никаких денег недостанет.
Деньги-то у Юсси были — он хранил их в маленьком ящичке комода, стоявшего в горнице за прихожей. Горница содержалась в чистоте, на окнах висели занавески, пол покрывали половики. Но там не жили. Дверь держали постоянно на замке и топили в горнице лишь изредка, чтобы стены не отсырели.
IV
Пастор с супругой много раз собирались побывать к Коскела. Но приехали они только на другую весну. Даже всегда спокойная Алма всполошилась, увидев в окно приехавших господ.
— Господи помилуй... Скорей встречать! Ожидают там...
Поначалу все держались ужасно неловко, но от любезности господ лед вскоре растаял. Мальчикам снова пришлось представляться, что было для них серьезным испытанием. Но вот, наконец, ответив на несколько обычных вопросов, касающихся возраста и прочего, ребята отпущены с миром и скрылись за печью. Оттуда они молча смотрели на гостей широко раскрытыми внимательными глазами — с той удивительной наблюдательностью, которая свойственна детям, выросшим в лесной глуши.
Пасторша нахваливала торппу.
— И вы один все это создали?
— Да, можно сказать, что один... Люди помогли малость только на стройке дома.
— И сколько времени вам потребовалось?
— Да вот... с осени пойдет шестнадцатый год, как я здесь поселился.
Пастор смотрел в окно на раскинувшееся вдали болото.
— Та-ак. Нам следовало бы выхлопотать для Коскела медаль Национального общества земледелия, которой награждают пионеров-корчевателей.
— Ты верно сказал. Мы это непременно сделаем.
Локти Юсси заерзали по коленям. Этот сорокапятилетний кряжистый мужик покраснел, как девушка:
— Ну-у... где уж... Это вот старый хозяин Пентти покойный... Он имел такую... Но разве мне с ним равняться?.. Он на своем веку поднял больше тридцати гектаров... А это что!.. Это мелочь по сравнению с тем... Так что куда уж...
— То, что сделано вами, безусловно заслуживает медали. Ваш труд должен получить признание. Ведь так и осваивались дикие дебри нашей Финляндии... Кстати, заморозки вам очень мешали?
— Ну... не то чтоб очень. Один раз случилось — померзло все, пока болото еще оставалось неосушенным. Подпочвенные воды держали холод... А теперь бывает иной раз под осень — побьет маленько овес... но это уж все-таки терпимо. Однажды всю рожь погубило начисто. Так что только свиньям на подболтку немножко удалось собрать.
— Да. Заморозки! Вечный бич всех новых поселений. В «Пааво из Саариярви» это так хорошо описано. И у Юхани Ахо тоже есть хороший рассказ об этом.
— Да-а... Оно конечно... Дело нешуточное.
— Но зато теперь уж вы хорошо обеспечены. У вас так много земли.
Юсси даже вздрогнул. Вечный, глубоко затаенный инстинкт торппаря проснулся в нем.
— Конечно... Это так... Свой хлеб, значит... После тяжких трудов... Но не шибко... Кормимся сами. У чужих людей хлеба не просили никогда... Но не ахти как... не больно... Землица ведь тощая... На болотных полосках весной все вода одолевает... Рожь на них сеять лучше и не пытайся... даже травы гибнут... Клевер никак не растет... Так что где уж тут...
— Разумеется, есть и свои трудности, но мы, финны, привыкли к этому.
