ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Мало-помалу в Коскела привыкали жить по-новому. Не очень уверенно, как бы ощупью жизнь входила в новую колею: все заново утрясалось и приводилось в порядок, налаживалось и становилось обыденным. Иногда еще Юсси, задумавшись, шел по привычке к крыльцу старого дома да вдруг спохватывался, заметив свою оплошность. Если случайно при этом оказывались свидетели, Юсси поскорее старался заняться каким-нибудь делом, пряча свое смущение.
Теперь уже и односельчане привыкли к названиям «старый дом» и «новый дом» Коскела. Новый дом расположился позади старого, немного наискосок. Он был гораздо больше обыкновенной стариковской избушки. Он делился на избу, кухню и «комнату ребят». Конечно, нелегко было Алме расставаться с домом, в котором она за двадцать с лишним лет привыкла чувствовать себя хозяйкой. На новом месте все ей казалось немного диким и нежилым. В старом доме и стены, и потолки, и полы были не просто стенами, потолками и полами — от них веяло воспоминаниями почти трех десятилетий жизни. В новом доме этого не было. Тут и двор еще пребывал в естественном, первозданном состоянии. На нем не росли те травы, что сами собой, без посева, появляются на обжитых дворах.
Но как-то незаметно, без лишнего шума хозяйство Алмы вскоре устроилось у нового очага. Прошла неделя, другая — и уже каждая вещь у нее знала свое место, так что можно было с закрытыми глазами достать любую плошку. Потому что у нее в хозяйстве ничто не болталось, где попало, а все находилось там, где должно было находиться.
Но если родители обживали новый дом с каким-то грустным чувством, то молодые совсем с другим настроением создавали в старом доме новое хозяйство. Элина сперва все ходила на цыпочках. И взгляд ее был робким, словно извиняющимся: правильно ли я делаю, как на это посмотрят? Когда Отто по ее просьбе пришел перенести плиту из избы на хлебопечную половину и они перетаскивали утварь, Элина говорила:
— Конечно, оно и по-старому было хорошо, но так в избе будет чище. Уборки меньше.
Лишь бы не подумали, что эта перестановка означает критику прежних порядков.
Алма хорошо понимала деликатность невестки и относилась ко всем переустройствам со свойственным ей спокойствием. Через несколько недель в их отношениях не осталось и следа натянутости.
— А верно, красивы эти твои половички. Да сплетены-то как хорошо.
Элина краснела от удовольствия и больше еще оттого, что выдала свою радость. «Твои половички»...
Ребята тоже постепенно привыкали к невестке. Сперва они все глазели, не в силах скрыть своего любопытства. Им было в диковину видеть так близко молодую женщину. Алекси был более сдержан — от застенчивости да еще и потому, что начинал уже чувствовать себя взрослым мужчиной, а это обязывало его соответственно держаться с женой старшего брата. Зато живой и непосредственный Аку быстро освоился. С глазу на глаз он мог иной раз задать такой вопрос, что Элина даже сердилась.
Но самым замкнутым был Юсси. Очень редко заходил он при Элине в старый дом и уж никогда не засиживался. Однажды он заглянул, когда Элина расстилала новые половики, да так и остался стоять в дверях.
— Заходите же.
— Не пойду я. С грязными сапогами... в чужой дом...
Элина звала, звала, но Юсси так и не вошел. Однако он успел рассмотреть в избе все до мелочей. Ничего не упустил из виду, но мнением своим ни с кем не поделился.
Эта суровая сдержанность была для Элины самым трудным испытанием. Долго не удавалось ей растопить лед. Но потом Юсси все-таки стал заходить к ней и даже соглашался выпить чашечку кофе — разумеется, после долгих церемоний. Чуткая Элина скоро нашла у Юсси слабинку. Лучшие лакомые куски его не соблазняли, однако он пил с жадностью, не в силах совладать с собою. Когда Элина угощала, он брал наконец чашку, а выпив одну, выпивал и вторую, говоря;
— Не буду я... не наливай напрасно. Не затем я сюда пришел. Ты уж не думай.
Потом он приходил с корзиной дров и говорил, немного смущаясь и досадуя на себя:
— Вот, выбрал сухих... оттуда, с того края...
Домашние не замечали, что замкнутый обычно Аксели ходит возбужденный, светлый какой-то. Родителям странно было видеть, с каким рвением он помогал Элине. Раньше, бывало, он считал чуть ли не зазорным для мужчины вмешиваться в бабьи дела. На людях — в деревне и на поденщине он смущался, когда говорили о нем, как о женатом человеке. Ему становилось не по себе от полупохабных шуточек, которыми, как искони водится, деревенский народ щедро осыпает молодоженов. Его оскорбляли все эти двусмысленные намеки—и прежде всего потому, что они оскорбляли Элину. Да и вообще он, как все финские деревенские парни, немножко стыдился своей любви. Если случалось ему говорить об Элине при посторонних, он еще думал, сказать ли «жена» или назвать по имени. Смотря по обстановке Аксели менял и название.
Элина же легко освоилась с новым положением. Ей нравилось, что на нее смотрят уже как на замужнюю женщину и хозяйку торппы. Первое время она часто навещала родителей в Кививуори. Приятно было сказать матери:
— Эти ваши цветы... а у меня цветы... Конечно, я теленка оставлю. Я вот начала ткать полотно...
Только отец немного смущал ее своей улыбкой, но и это не могло надолго омрачить ее радости. И ей очень правил говорить «наш Аксели». Однажды, как только она ушла, Отто сказал, усмехаясь:
— Уж, видно, «наш Аксели» охулки на руку не кладет.
Вопреки ожиданиям Анна не одобрила его незлобивой шутки. Зять в ее глазах становился день ото дня все лучше и лучше. «У Элины всегда наколоты дрова. Элине воду приносят в хлев. У Элины то да се».
Понимая, что все это камешки в его огород, Отто задумчиво проговорил:
— Да-a. Некоторые люди меняются прямо-таки на глазах. Ну ни за что бы не подумал год тому назад, что парень станет таким хорошим. Ведь был-то — пугало огородное и невесть что такое.
Но постепенно приподнятое настроение Аксели стало проходить. К концу осени он стал все чаще хмуриться, видя, как Элина хозяйничает. Сперва он пытался сдерживать себя. Но однажды вышло так, что он, не говоря ни слова, взялся сам, да и переделал все после нее. Элина залилась краской, но тоже
