попробуй сдвинь его! А один даже сказал как-то:
— Какой ветер камень раскачает?
— Под арест! Под арест! Каждый день на два часа после уроков. И остальные тоже — все до одного! Бесстыдники! Ваши отцы трудились, старались, чтобы дать вам школу, а вы точно дикие звери! Вы — позор нации, будущие разбойники! Я поговорю с вашими родителями, чтобы они выпороли вас публично.
Одним из самых злостных насмешников был Янне Кививуори, но учитель не мог не признать, что он был также и наиболее способным учеником. Все он выучивал легко и без труда, все знал прекрасно, и это было тем удивительнее, что никто ни разу не видел его за приготовлением уроков. Дома его школьная сумка обычно открывалась только утром, когда в нее клали завтрак.
Янне прочитывал задание перед уроком или во время урока. И он был мастер рассказывать. Если он не знал, что ответить на вопрос, то начинал серьезно и обстоятельно излагать что-либо близко относящееся к делу, объясняя так убедительно, что учитель говорил:
— Ну, довольно. Хорошо. Это ты знаешь отлично. Хотя я, собственно, о другом спрашивал.
Аксели вел себя скромно, но учился весьма посредственно. Только по арифметике он успевал хорошо. Но это не могло искупить его слабости по другим предметам. А письменные изложения получались у него так коряво и беспомощно, что учитель иной раз даже читал из них отрывки вслух как пример того, как не надо писать.
Два раза ему приказано было петь соло. Все ученики пробовали петь по очереди, и Аксели попробовал. Он стеснялся, ему было неловко, но делать было нечего, и он громко затянул: «Гляжу-у на ключ прохла-а-дный...»
— Довольно... довольно... Садись.
Потом, уже весной, выставляя ученикам отметки по пению, учитель по рассеянности велел Аксели попробовать еще раз, но не успел мальчик и рта раскрыть, как он спохватился и, замахав руками, сказал:
— Садись... садись. У тебя уже есть отметка.
Чтение тоже шло у Аксели туго, а устный пересказ еще хуже. Слово за словом, запинаясь, рассказывал он о финской кампании:
—...Повсюду... грохотали пушки... Повсюду текла кровь... Почернелые от порохового дыма... значит... без лекарств... и... и... одетые в лохмотья... часто без хлеба... значит... чем заглушить голод... но все же... с гроз... с грозными ружьями на плечо... марши-маршировала ар-армия... снова на крайний... значит.,. север...
Вдруг класс начал смеяться. Улучив момент, когда учитель повернулся к нему спиной, Янне скривил уморительную рожу. Но он не успел придать лицу серьезное выражение, и учитель заметил виновника.
— Ах ты, негодный!..
Учитель ударил его указкой. Еще. И еще раз.
— Ты... ты... зубоскал… ты... кривляка... Ты разве не слышал, какими были твои предки? Мужчины, которые умели... жерт-во-вать... со-бой.!.. А ты гримасничаешь, как обезьяна... Ты недостоин финского имени... До чего дойдет эта страна по вашей милости?.. Вы — будущие бродяги!..
На другой день Янне ходил согнувшись и его лицо выражало страдание.
— Что с тобой?
— Бок болит.
— Отчего?
— Оттого, что меня бил учитель.
— Врешь. Я ударял слегка. Тебе и больно не было.
— Сперва не было больно. И даже вечером вчера... Только ночью началось. Так-то ничего, но чуть повернешься... Как будто ребро сломано... Хотя отец сказал, что оно не сломано.
Учитель посмотрел на него с недоверием и ничего не сказал. Но все же он на некоторое время оставил указку в покое. А Янне он с тех пор ни разу не бил. Конечно, на первой же перемене Янне был уже здоров.
А скоро учитель побил и Аксели. Он не был ни зубоскалом, ни озорником, но взбучка досталась ему за драку. Собственно, все началось с Оскара. У Аксели не было лыж, потому что сам он еще не мог их себе сделать, а попросит отца — тот только ворчит: это, мол, пустое времяпровождение. Оскар давал ему покататься на своих лыжах. Однажды какой-то большой парень без спроса забрал лыжи, когда была очередь Оскара. И Аксели счел своим долгом вступиться за товарища.
— Очередь Оскара. Я хоть и катался на его лыжах, а только по очереди.
Дело в том, что ребята сообща соорудили на горе трамплин. Охотников прыгать было много, и потому они установили очередь.
— А тебе какое дело?
— Сейчас очередь Оскара.
— Да, но ведь не твоя. Тебя это не касается.
— А может, все-таки касается!
Аксели сказал это тихо, но в нем уже закипала злость, готовая взорваться.
— Помалкивай лучше. Хоть ты и воображала, а силенки у тебя маловато.
— На тебя хватит.
— Ох ты бедненький, дома-то тебя мало кормили.
Аксели уже не раз слышал намеки на скупость отца, но пропускал их мимо ушей, так как дело это было щепетильное. Но такой прямой выпад нельзя было оставить без внимания. Аксели ринулся на врага и стал его бить.
Не так, как бьют маленькие мальчишки — в грудь, а прямо по лицу и по голове и снова по лицу. Задыхаясь, он продолжал наносить удары даже после того, как его противник упал.
— Стой, лежачего не бьют!
Он опомнился, только когда другие ребята оттащили его. Вытерев снегом разбитые в кровь кулаки, он пошел прочь, тяжело вздыхая.
Такие драки велись по своим особым правилам. Побежденный должен был хранить тайну, а ябедничество означало новую трепку, и притом уже от всей компании. Но этот бой оставил слишком явные следы: распухший нос и разбитые губы мальчика говорили сами за себя. Учитель долго допытывался:
— Кто тебя избил?
— Никто.
— А почему же у тебя такое лицо?
— Ехал на лыжах, ударился о дерево.
Это выглядело не очень правдоподобно, и тут одна из девочек с благоразумно-серьезными глазами объяснила:
— Они с Аксели Коскела дрались.
Аксели стоял перед учителем, опустив глаза. Учитель требовал рассказать о драке. Аксели молчал. Девочки не знали, из-за чего все вышло, так как они стояли поодаль. Тогда учитель обратился к Арво Теурю. Арво занимал в школе особое положение. Как сын богатого хозяина, он вел себя примерно, словно уже с малых лет готовился нести бремя хозяйского достоинства. На вопрос учителя он ответил прямо, хотя и кратко:
— Он съехал с горы, когда была очередь Оскара Кививуори, и Аксели его попрекнул.
— В таких случаях надо сказать мне, а не пускать кулаки в ход. Ты просто чудовище. Посмотри, что ты с ним сделал. Сейчас же проси у него прощенья.
