на месте потерянного им следа. И вдруг, видимо, обнаружив его, устремился вперед и скрылся с глаз.
После завтрака Баллы и Иванов снова пошли по следу. Коркин и вправду шел по нему безошибочно.
Баллы вопросительно глянул на старшину:
— А вдруг он встретит косе Моллу?
— Ну, тогда мы набредем на распластанного Коркина со смертельной раной под левой лопаткой, — ответил Иванов по-русски.
Двое товарищей вновь заспешили вперед и вдруг на самом деле увидели Коркина, распластавшегося на земле. Иванов тревожно посмотрел на друга. Баллы понял, что тот потерял след и основательно устал. А теперь просто отдыхает, поэтому он молча проследовал мимо капитана. Коркин медленно поднялся, удивляясь, как Баллы уверенно и быстро движется вперед, даже не очень-то приглядываясь к земле. И сам побежал следом за ними.
В полдень к Баллы присоединилась одна из поисковых групп заставы. Когда они все вместе сели перекусить, Коркин, словно чувствуя свою вину, примостился немного поодаль. Хоть и было холодновато, но одежда на Баллы и старшине оказалась мокрой. Пришлось накинуть на себя шубы.
— Сколько, по-вашему, мы уже отмахали? — спросил Баллы у старшины.
— Да, наверно, не меньше тридцати километров.
— Пожалуй, даже больше и к вечеру мы их должны догнать. Они с грузом далеко вперед уйти не могли, — предположил Баллы. — Видите, следы становятся заметнее.
На вопрос, сколько их, нарушителей, пограничники. отвечали по-разному: одни говорили двое, другие утверждали трое. Нарушители шли след в след. Но там, где они отдыхали, можно было точно установить, сколько их.
— Я различаю следы четырех, — заметил старшина.
Баллы кивком головы согласился с ним. А Коркин в недоумении пожал плечами.
Снова заторопились по следу. Баллы с Ивановым опять отдали пограничникам свои шубы. Перед густым кустарником остановились. Здесь к ним подоспели отставшие люди и Коркин.
Старшине и его товарищу нетрудно было догадаться, что в этой густой арче и скрываются нарушители.
— Выходите! — грозно скомандовал Иванов.
Из кустарника выбрались четыре человека с поднятыми руками. Баллы показалось, что трое из них туркмены. Один высокий с полуседой бородой, двое других тоже высокие, худощавые подростки. Оба похожи на бородатого, видно, сыновья. А четвертый — низенький, черноглазый, с большими усами, наверное, курд.
При них ничего не оказалось. Бородатый пристально посмотрел на парня:
— Ты, по всей вероятности, следопыт Баллы, по ту сторону гор говорят, что ты очень жестокий, но это, видимо, неправда. Когда вы сначала вдвоем подошли к кустарнику, я решил было покончить с вами. Потом, к твоему счастью, подоспели вот эти, — он кинул взгляд на пограничников. — Мы-то попались, но ты, парень, смотри не попадайся, кое-кто хотел бы тебя убрать. То, что говорит старый контрабандист, — сущая правда, — закончил бородач свою неторопливую речь;
Баллы улыбнулся словам этого человека и перевод их своим русским товарищам.
В кустарнике были найдены четыре торбы с контрабандным товаром и один карабин.
— Чей карабин? — спросил Коркин.
— Карабин мой. И весь груз мой, а эти три джигита — нанятые носильщики, — ответил человек с полуседой бородой.
«Этот человек берет все на себя, чтобы облегчить вину своих сыновей и молодого курда», — подумалось Баллы.
ЧЕРНЫЕ ДНИ
А дни тянулись, полные тревог и трудностей. Вот опять усталые Курбан и Чары еле притащились домой. Аннагуль поставила перед ними хорошо заваренный чай, на ветхом дастархане — засохший хлеб. Но голодные ребята ели его с удовольствием, размачивая в пиале с чаем. Чары сидя заснул. Курбан едва разогнул спину.
— Гелендже, — пожаловался он жене старшего брата, — за работой вроде бы не было заметно, а сейчас так болят и спина, и поясница. Пора нам с братом на постель.
Но какая там у них постель! — все ветхое: и кошма, раскинутая на земляном полу, и халаты, брошенные под головы, и одеяльце, натянутое сверху.
Оба уснули мгновенно. Рядом с ними Аннагуль уложила и своих маленьких сыновей. Заткнула тряпьем дыру в стене, заменявшую окно. Крепко прикрыла дверь и пошла к соседке вязать носки.
Хайдар-ага вместе с детьми уже лёг спать. Патма, склонившись над керосиновой лампой без стекла, вязала носки.
— Заходи, Аннагуль-джан. Детей, наверно, уже уложила? — тихо спросила она.
— Да разве их надо укладывать? Едва приклонят голову к постели, — тут же засыпают.
— Если сегодня свяжем то, что у нас есть, — будет шесть пар. Я нашла клиентку, которая сама приходит в село и покупает носки. Завтра я снесу и сдам ей связанное. Правда, она немного дешевле платит, но это не беда. Если носить носки на базар, еще дешевле получается, ведь целый день пропадает.
— Конечно же, Патма-баджи, лучше продать на месте, если находится покупатель.
— Аннагуль-джан, завтра я возьму в лавке два фунта мяса. Сварим хороший обед.
— Ладно, Патма-баджи.
«Однажды вечером Шах-Аббас, одев на себя лохмотья дервиша, вышел в город…» — начала Патма сказку.
До поздней ночи они вязали носки. Патма закончила свой носок, а Аннагуль не успела.
— Ничего, Аннагуль-джан, завтра довяжешь, — успокаивала ее подруга, а сегодня иди поспи.
Аннагуль накинула на скорчившихся от холода детей свой халат и легла рядом, ничего не подкладывая под голову. Горькие мысли не давали ей покоя. «Уже проходит и десять дней, о которых говорил торговец Молла… Перевел бы он нас через границу. Холодная зима надвигается бедой. Как же идти в такую стужу? Эх, добраться бы поскорее к своим землякам, родным!..»
Рано утром она прямо у порога разожгла огонь. Поставила кумган. Лачуга немного нагрелась, и она надела на себя старенький халат, которым ночью укрывала детей. Сунула ноги в поношенную обувь и вышла умыться. Вернулась, когда лачуга была уже заполнена едким дымом. Внизу еще ничего, а вверху он висел плотным сизым облаком. Аннагуль приоткрыла дверь, заварила чай и стала будить мальчишек.
— Курбан-джан, вставай! Уже пора.
— А, сейчас, сейчас.
— Вставай, а то опоздаешь. Хайдар-ага давно уже собрался.
Курбан вскочил на ноги, надел туфли своей гелендже и выбежал на улицу.
— Чары-джан, поднимайся, Курбан уже проснулся. Ребята быстро позавтракали, схватили штукатурные принадлежности, ведра и поспешили на работу.
— Сегодня, если будет угодно богу, закончим штукатурить лавку, — говорил Хайдар-ага, шагая во главе своей маленькой бригады.
Аннагуль пила чай, когда проснулись ее дети. Мальчики босыми побежали умываться. Мать положила в их пиалы по кусочку сахару. Покормила малышей и вместе с ними пошла к Патме.
Патма поднялась рано, замесила тесто для себя и Аннагуль и теперь пекла в тамдыре чуреки. Сначала еще теплые хлебцы раздала своим детям и сыновьям Аннагуль. Затем женщины взяли по чуреку сами.
— Аннагуль-джан, ты не торопись, вяжи, а
