хочу.
— Тогда так, — сказал Димка. — Я пойду приготовлю кое-что, а ты пока поиграй вместо меня. Вот деньги — играй, не боись!
* * *
После госпиталя меня направили в Казань в запасной полк, где собирались безлошадники. Так называли авиаторов, потерявших свои самолеты. Здесь их спаривали (был такой термин) и отправляли на фронт.
Как-то подошел ко мне парень цыганского вида.
— Лейтенант, вам стрелкач нужен?
— А что?
— Да вот никто меня не берёт.
— Почему?
— Биография. Я после штрафняка.
— Ну и что? Я сам… Ладно. Вон, видишь, стоит капитан? Это мой лётчик, зовут его Николаем Ивановичем. Скажи ему, что ты мне понравился.
Так Ромка попал к нам в экипаж.
По вечерам мы собирались в заброшенном клубе и играли в карты: в девятку, а точнее — в шмендефер. Как-то я вдрызг проигрался.
— Не умеешь — не садись, — сказал Ромка.
— Непёрка. Не везёт!
— В картах нет слова «не везёт», в картах есть слово «умеешь» или «не умеешь».
— А пошёл ты…
— Не злись. Потом поговорим.
Через день Ромка принялся меня учить. Показал все свои шулерские приёмы, после чего я бросил играть в карты вообще.
* * *
Сев на Димкино место, я сказал:
— Эх, тряхнуть стариной, что ли?!
Когда пришёл Димка, около меня лежала куча денег. Он посмотрел на стол и начал ржать.
— Что, голуби, напоролись? Фраера нашли! А он тёртый-перетёртый!
И опять я напился. И опять мне снился тот же сон: за мной гнались. Зина-Трёшка за руку тащила меня по коридору.
— Где ребята? — спрашивал я.
— Кто?
— Лёшка.
— Там.
— А Циркач?
— Тоже там.
— А ты?
— И я там. И ты будешь там, только не сразу. Ты ещё потянешь.
Коридор кончился.
Проснувшись утром, я увидел на столе свёрток. В нем были деньги и записка: «Мы в расчёте». Без дальних рассуждений я пустил эти деньги в хозяйственный оборот.
* * *
Как-то мы с Эммой Степановной сидели у меня в комнате и тщетно пытались загрузить мою голову синусами и косинусами.
Вбежала запыхавшаяся мать.
— Что делается! Что делается! Димкин дом окружили. Никого не пускают! Милиция, солдаты…
Мы выскочили на крыльцо. Около Димкиного дома стоял «воронок» и грузовая машина. Дом был окружён вооруженными людьми. Зеваки сбились в группки на противоположной стороне улицы, на них покрикивали милицейские:
— Проходи! Проходи! Не задерживайся!
Я спросил у соседа:
— Кирилл Иванович, что там стряслось?
— Димку арестовали, говорят: бандит он. Вот тебе и врачи, вот тебе и интеллигенция! Тьфу!
— Кто это — Димка? — спросила Эмма.
— Сын врачей Станкевичей.
Из подвала Димкиного дома стали выносить какие-то тюки и ящики, потом вышли сам Димка и два парня, с которыми я играл в карты. На руках у них были стальные браслеты.
«Воронок» тронулся, люди стали расходиться. Мы с Эммой молча наблюдали за тем, что происходит в нашем переулке. И вдруг — пронизывающая мысль, которую я произнёс вслух:
— «Вальтер»! Я же ему «вальтер» подарил!
— Что ты сказал? — не поняла Эмма.
— Ах, дурак! Ах, болван!
— Что ты ему подарил? Кто такой Вальтер?
— Вальтер — это немец. Ладно, пошли.
* * *
За неделю до этих событий ночью пришел ко мне пьяный Димка. Он поднял меня с постели, вытащил на крыльцо и понёс какую-то дурь. Он говорил, что нам повезло, что мы родились на свет, что этого могло и не произойти. Что человека убить невозможно, так как всё равно остаётся душа. Что человек жив, пока жива надежда. Лиши человека надежды — и его нет, он мёртв. Будущего не существует. Уходя, человек уносит с собой своё будущее. Жизнь — это трясина. Хочешь скорее выбраться, а с каждым шагом погружаешься всё глубже. И так далее — все в том же роде.
— Э! Э! Ты о чём? — удивился я.
— Есть счастье на земле?
— Смотря о чём речь. Если ты имеешь в виду заветную мечту…
— С тобой легко и просто разговаривать. Всё-то ты знаешь… Ты счастлив?
— А ты?
— Ты не ответил.
— Наверное. Хотя бы потому, что жив.
— Хорошо, поставлю вопрос иначе. Чего ты хочешь?
— Хочу кончить институт, хочу приносить пользу…
— Кому?
— Всем.
— Ханжество.
— Хочу работать…
— На кого? На ту гниду из военкомата, о которой ты рассказывал? Труд, запомни, это субстанция и мера стоимости.
— У тебя плохое настроение, — сказал я. — Проснёшься завтра…
— …а тебя нет.
— Что случилось, Димка?
— Ладно, я пошёл. Да! Чего я приходил-то… Если со мной что-нибудь случится…
— А что с тобой может случиться?
— Возможно, я уеду. В дорогу дальнюю. Так вот… Если я уеду, ты заходи изредка к матери. Она к тебе хорошо относится.
— А отец?
— Отец? Отец — книжный червяк. Он вокруг себя ничего не видит.
— Чем я могу тебе помочь?
— Только этим. Ладно, я двинул.
Пройдя несколько шагов, Димка оглянулся и спросил:
— Так, говоришь, раздели тебя?
— Ага, вон на том углу.
— Вот сволочи! — сказал он и почему-то рассмеялся.
* * *
Суд длился десять дней. Как выяснилось, они чистили склады и занимались грабежами почти всю войну. Все Димкины подручные были дети ответственных работников, и никому в голову не приходило заподозрить их в чём-нибудь подобном. В то время гражданские объекты охраняли старушки-бабушки, не знающие, с какого конца стреляет берданка. К складу подъезжали на грузовой машине, обрезали телефон, загоняли бабку под стол, быстро загружали машину — и по газам! Когда судья спросил у Димки, откуда у него «вальтер», тот сказал, что купил его на базаре у офицера. Димкин отец отрёкся от него, а раздавленная горем мать сидела в зале суда, не спуская с Димки печальных глаз. Временами он нежно ей улыбался, как будто хотел сказать: «Ничего, все будет хорошо». Я держался в стороне, боясь подойти к Вере Николаевне. Когда выносили приговор, она не дослушала — упала в обморок, чувствуя, видно, что грозит ее сыну.
— Да помогите же вы ей! — заорал Димка, прерывая чтение приговора. — Суки! Гады, живодёры! Вам мало моей жизни, вы ещё всех моих близких хотите угробить? Петя, да помоги же ты ей!
Я бросился к Вере Николаевне, подхватил её на руки, как ребенка, и понёс к выходу. Растерявшийся судья прервал чтение. За моей спиной поднялись дикий гвалт, брань и топот. Набежала милиция и выгнала всех из зала. Кто-то вызвал «скорую помощь», и Веру Николаевну привели в чувство. Она непонимающим взглядом окинула толпу любопытных, потом глаза её расширились, и, схватив меня за руку, она крикнула: «Скорее!» Когда мы вернулись в зал, приговор уже
