Юрий Григорьевич Лукин
Тихий переулок
Лунный свет, причудливо изъеденный тенями деревьев, ложился на пыльную дорогу. Дома противоположной стороны были освещены, как днём, а в тени был густой чёрный мрак. Я шёл по тёмной стороне переулка, великолепно ориентируясь, так как помнил не только каждый поворот, но и каждый камень. В трёх метрах от покосившегося дома торчит глубоко врытый каменный столб в наклонном положении. Кто его так врыл и зачем — неизвестно. Я подхожу к забору, где из пролома должен сейчас выскочить Бобик, ничейная собачонка без одной лапы: два раза тявкнув, ляжет на спину, виляя хвостом, и будет ждать подачки. Так было четыре года тому назад. Бобик не выскочил. Бобик сдох.
Прошла неделя с тех пор, как я вернулся с великой бойни, где озверевшие люди четыре года рвали друг друга в клочья. Заштопанный, залатанный вернулся я домой. Первые дни пил и отсыпался, а сегодня решил выполнить поручение моего друга, командира звена пикирующих бомбардировщиков. Дело в том, что он нашёл какую-то девицу и не захотел возвращаться к своей семье. Жена его жила в нашем городе, и мне было поручено передать прощальное письмо и какие-то тряпки. Надев на себя всё самое лучшее, я попёрся через весь город с чемоданом в руках — выполнять это мерзкое поручение. Что может быть гаже, чем взять и привезти незнакомому человеку сообщение о свалившемся на него горе!
Вначале она горько плакала, приговаривая: «Я так и знала! Я так и знала!» Потом стихла. Я хотел смыться, но она меня не отпустила. На столе появилась бутылка водки. Я утешал, как мог, и, честно говоря, сам не понял, как мы оказались на диване. Она истосковалась по мужику, я — по бабе, короче, утешал до четырёх часов утра и ушёл, когда она уснула.
Так вот… Выполнив поручение, я возвращался домой по теневой стороне нашего тихого переулка. Остановившись, нагнулся и не увидел своих ног. Найдя границу между светом и тенью, высунул из мрака руку. Кисть руки, отделённая от меня темнотой, жила самостоятельной жизнью. Она покрутилась на свету и сложилась в фигу.
— Человек-невидимка! — сказал я и почему-то рассмеялся.
До войны наш переулок был самым тихим переулком в городе. В конце тридцатых годов, когда на каждом углу грабили и убивали, у нас было тихо и спокойно. Здесь не только не грабили, но даже и не дрались, потому что в нашем переулке жили бандиты. Да-да, самые настоящие профессиональные налётчики, которые любили тишину и не любили встречаться с «уголовкой».
Главарём этой банды был Лёша Дуров, красавец парень лет двадцати двух. Отца Лёшкиного, белого офицера, расстреляли в Крыму после того, как он сдался красным под честное слово, что ему сохранят жизнь. Лёшкина мать исколесила пол-России, спасаясь от преследования, и осела в нашем городе, в подвале с земляным полом, как раз напротив нашего дома. Жилось им туго, и Лёшка стал подворовывать. Его поймали и, естественно, посадили. Мать затосковала и умерла. Хоронить её было некому, и мой отец взял все хлопоты на себя. Разогнав зевак, заказал гроб и крест, привёл переодетого батюшку. Отпели и схоронили по-христиански.
Из тюрьмы Лёшка вернулся с высшим бандитским образованием. Нашёл верных людей и начал работать по ночам. В его подчинении было пять человек. Четыре парня и обалденная красавица Зина по кличке Трёшка, в которую я влюбился без памяти, будучи тринадцатилетним пацаном. Она была наводчицей.
Зина появлялась редко. Она гордо шла по нашему переулку с папиросой в зубах. Поравнявшись с Лёшкой, Зина бросала недокурок и уходила. Я подбирал его и передавал Лёшке. В папиросе был адрес и план объекта, ходы и выходы на случай завала, удобное время — иными словами, всё, что нужно знать перед налётом.
Правой рукой у Лёшки был Козырь, огромный рыжий парень с зелёными глазами. Он очень любил животных и вечно нянькал котят и щенят. Два брата-близнеца Проня и Филя — квадратные бородачи с крючковатыми лапами. Они были верующими — и часто, прерывисто вздыхая, повторяли шёпотом: «О Господи, грехи наши тяжкие!..»
Самым смешным из них был Циркач: ростом удивительно мал, но пропорционален. Циркач никогда не сидел на месте, он был весь в движении. Он мог залезть на совершенно отвесную стену и проскользнуть в любую форточку.
К нашей семье Лёшка относился с уважением и почему-то отводил глаза, когда на улице встречал моего отца, словно стыдился чего-то. Однажды пьяный Лёшка без стука ввалился к нам с узлом на плече. Развязав чёрный платок с красными цветами, он высыпал на стол пачки денег.
— Прими, — сказал он отцу. — В благодарность. За мать.
— Забери, — спокойно сказал отец. — Они у тебя грязные.
— Да я!.. — заорал Лёшка и схватился за карман.
— Пошел вон, дурак, — ответил тихо отец. — Ещё раз принесёшь деньги… прибью. Верь мне, Лёша, я тебя не обманываю.
Опустив голову, Лешка двинулся к двери, волоча по полу незавязанный узел с деньгами. Не поворачиваясь, он тихо сказал:
— Прости меня, дядя Гриша.
Вскоре их переловили и всех, кроме Зины, расстреляли. Ей дали десять лет. На суде Лешка всё брал на себя, а Зина материла судью и прокурора. Когда зачитали приговор и стали их уводить, она крикнула:
— Лёша, жди меня! Я скоро приду!
После суда я сидел на Лёшкином крыльце и горько плакал. Мне их было безумно жаль.
* * *
Итак, я шёл по своему тихому переулку по теневой стороне и думал, что жизнь, несмотря ни на что, хороша.
Когда я поравнялся с огромным клёном, в лицо мне брызнул свет двух фонарей. Невольно я заслонил лицо. Потом свет сполз пониже. Приглядевшись, я увидел ствол пистолета и часть руки.
— Тихо! — раздалось из темноты. — Раздевайся!
Страх пополз у меня по спине и вцепился в затылок. Я не верю тем, кто говорит, что в подобных ситуациях они не испытывают страха. Они врут. Нормальный человек боится — и это естественно. Если меня просят рассказать про боевые подвиги, мне почему-то всегда вспоминаются два случая, связанные с мокрыми штанами. Первый — когда в меня целился немец, и у него что-то случилось с автоматом; второй — когда бомбили наш аэродром, а мы не успели взлететь.
— Поторапливайся! — послышалось из мрака. Я снял плащ и протянул его в сторону левого фонаря.
— Но-но! — взвизгнул левый. — Без шуток, а то пулю проглотишь!
— Сверни плащ и положи перед собой, — посоветовал правый.
— Пиджак снимать?
— Снимай.
— Штаны?
— Снимай! Только быстро!
— Туфли?
