— Тише! — дрожа, проговорил еврей. — МистерСайкс, не говорите так громко.
— Бросьте этих мистеров! — отозвалсядетина. — У вас всегда что-то недоброе на уме, когда вы начинаете этаквыражаться. Вы мое имя знаете — стало быть, так меня и называйте! Я его неопозорю, когда час пробьет!
— Вот именно, совершенно верно, Билл Сайкс, — сгнусным подобострастием сказал еврей. — Вы как будто в дурном расположениидуха, Билл?
— Может быть, и так, — ответил Сайкс. — Я бысказал, что и вы не в своей тарелке, или вы считаете, что никому не приноситеубытка, когда швыряетесь кувшинами или выдаете…
— Вы с ума сошли? — вскричал еврей, хватая его зарукав и указывая на мальчиков.
Мистер Сайкс удовольствовался тем, что затянул воображаемыйузел под левым своим ухом и склонил голову к правому плечу, — по-видимому,еврей прекрасно понял этот пантомим. Затем на жаргоне, которым были в изобилииприправлены все его речи, — если бы привести его здесь, он был бырешительно непонятен, — мистер Сайкс потребовал себе стаканчик.
— Только не подумайте всыпать туда яду, — сказалон.
Это было сказано в шутку, но если бы он видел, как еврейзлобно прищурился и повернулся к буфету, закусив бледные губы, быть может, емупришло бы в голову, что предосторожность не является излишней и веселомустарому джентльмену во всяком случае не чуждо желание улучшить изделиевинокура.
Пропустив два-три стаканчика, мистер Сайкс снизошел до того,что обратил внимание на молодых джентльменов; такая любезность с его стороныпривела к беседе, в которой причины и подробности ареста Оливера были детальноизложены с теми изменениями и уклонениями от истины, какие Плут считал наиболееуместными при данных обстоятельствах.
— Боюсь, — произнес еврей, — как бы он несказал чего-нибудь, что доведет нас до беды…
— Все может быть, — со злобной усмешкой отозвалсяСайкс. — Вас предадут, Феджин.
— И, знаете ли, я боюсь, — продолжал еврей, какбудто не обращая внимания на то, что его прервали, и при этом пристально глядяна своего собеседника, — боюсь, что если наша игра проиграна, то это можетслучиться и кое с кем другим, а для вас это обернется, пожалуй, хуже, чем дляменя, мой милый.
Детина вздрогнул и круто повернулся к еврею. Но старыйджентльмен поднял плечи до самых ушей, а глаза его рассеянно уставились напротивоположную стену.
Наступило длительное молчание. Казалось, каждый членпочтенного общества погрузился в свои собственные размышления, не исключая исобаки, которая злорадно облизывалась, как будто подумывая о том, чтобыатаковать ноги первого джентльмена или леди, которых случится ей встретить,когда она выйдет на улицу.
— Кто-нибудь должен разузнать, что там произошло, вкамере судьи, — сказал мистер Сайкс, заметно умерив тон.
Еврей в знак согласия кивнул головой.
— Если он не донес и посажен в тюрьму, бояться нечего,пока его не выпустят, — сказал мистер Сайкс, — а потом уж нужно о немпозаботиться. Вы должны как-нибудь заполучить его в свои руки.
Еврей снова кивнул головой.
Такой план действий был разумен, но, к несчастью, емупрепятствовало одно весьма серьезное обстоятельство. Дело в том, что Плут,Чарли Бейтс, Феджин и мистер Уильям Сайкс питали глубокую и закоренелуюантипатию к прогулкам около полицейского участка на любом основании и под любымпредлогом.
Как долго могли бы они сидеть и смотреть друг на друга,пребывая в неприятном состоянии нерешительности, угадать трудно. Впрочем, нетнеобходимости делать какие бы то ни было догадки, так как внезапное появлениедвух молодых леди, которых уже видел раньше Оливер, оживило беседу.
— Как раз то, что нам нужно! — сказалеврей. — Бет пойдет. Ты пойдешь, моя милая?
— Куда? — осведомилась молодая леди.
— Всего-навсего в полицейский участок, моямилая, — вкрадчиво сказал еврей.
Нужно воздать должное молодой леди: она не объявиланапрямик, что не хочет идти, но выразила энергическое и горячее желание «бытьпроклятой, если она туда пойдет». Эта вежливая и деликатная уклончивостьсвидетельствовала о том, что молодая леди отличалась прирожденной учтивостью,которая препятствовала ей огорчить ближнего прямым и резким отказом.
Физиономия у еврея вытянулась. Он отвернулся от этой молодойледи, которая была в ярком, если не великолепном наряде — красное платье,зеленые ботинки, желтые папильотки, — и обратился к другой.
— Нэнси, милая моя, — улещивал ее еврей, —что ты скажешь?
— Скажу, что э??о не годится, стало быть нечего настаивать,Феджин, — ответила Нэнси.
— Что ты хочешь этим сказать? — вмешался мистерСайкс, бросая на нее мрачный взгляд.
— То, что сказала, Билл, — невозмутимо отозваласьледи.
— Да ведь ты больше всех подходишь для этого, —произнес мистер Сайкс. — Здесь о тебе никто ничего не знает.
— А так как я и не хочу, чтобы знали, — с тем жеспокойствием отвечала Нэнси, — то скорее скажу «нет», чем «да», Билл.
— Она пойдет, Феджин, — сказал Сайкс.
— Нет, она не пойдет, Феджин, — сказала Нэнси.
— Она пойдет, Феджин, — сказал Сайкс.
И мистер Сайкс не ошибся. С помощью угроз, посулов и подачекупомянутую леди в конце концов заставили взять на себя это поручение. В самомделе, ей не могли воспрепятствовать соображения, какие удерживали ее любезнуюподругу: не так давно переселившись из отдаленных, но аристократическихокрестностей рэтклифской большой дороги[23] в Филд-Лейн, онамогла не опасаться, что ее узнает кто-нибудь из многочисленных знакомых.
И вот, повязав поверх платья чистый белый передник изапрятав папильотки под соломенную шляпку — эти принадлежности туалета былиизвлечены из неисчерпаемых запасов еврея, — мисс Нэнси приготовиласьвыполнить поручение.
— Подожди минутку, моя милая, — сказал еврей,протягивая ей корзинку с крышкой. — Держи ее в руках. Она тебе придастболее пристойный вид.
— Феджин, дайте ей ключ от двери, пусть она держит егов руке, — сказал Сайкс. — Это покажется естественным и приличным.
— Совершенно верно, мой милый, — сказал еврей,вешая молодой леди большой ключ от двери на указательный палец правойруки. — Вот так! Прекрасно! Прекрасно, моя милая! — сказал еврей,потирая руки.
