закопошившуюся у печки Тоську:
– Ты вот что, Тося, недосуг мне кормиться. Сядь лучше, разговор есть!
Тося удивленно посмотрела на Григория, обтерла об подол руки и прошла к столу.
– Скажи, как все было. Мне рассиживать не ко времени!
– Так что говорить, Гриша?
– По порядку все. Начни с того, как в Глуховку беляки пришли.
– Обычно пришли. – Тося помедлила. – Вообще-то никто и не знает когда. Ночью приблудились. А дня через два – слух прошел, что у Чалого беляки завелись, он их у себя приютил. А привел их анчихрист Мохов, прости меня Господи!
– Мохов? – изумился Круглов. – Откуда он взялся, матросы-папиросы?
Тося пожала плечами:
– С полгода, как ушел, видно не было. Думали, что помер уже, поганец…
– Сколько же их было? Может, везли чего?
– Да кто ж их знает? Мы и не видали их никого. В доме чаловском, как хорьки сидели – вроде есть они, а вроде и нет. Говорили, будто человек семь их, с двумя охфицерами…
– Семь? Не путаешь? – Круглов нахмурился.
– Не знаю я. Лучше у Кольки своего спроси, он при них был. – Тося понизила голос. – А еще, среди них две дамочки имелись, кажется… Только я их не видала!
– Дамочки? – Брови Круглова дернулись. – Чего плетешь? Какие еще дамочки?
– Говорю, не видала! – обиделась Тося.
– Та…ак… – Круглов задумался. – А дальше что?
– Все будто бы. Да, еще… Две подводы у них были. Одна с ящиками вроде. Добро, значит, какое-то везли. Колька сказывал, что заперли они те ящики в амбаре чаловском и никого к нему не подпускали. Стерегли, значит.
Круглов расстегнул ворот гимнастерки:
– Понятно… Ну и?
– Как батька брата своего послал на лесопильню, так беляки и заторопились. Ночью и ушли.
– Куда?
– Бог его знает! Только Колька говорит, дня через два человек их вернулся – просил у Чалого трех лошадей и проводника.
– Странно… Чего ж сразу не взяли? И дал Чалый?
– Дал. Отправил к ним своего человека – гада Мохова, за проводника вроде как, а с ним – Кольку твоего, чтобы с лошадьми управляться. Так что Колька точно может сказать, куда ушли.
Круглов кивнул – расспрошу. Он придвинулся:
– Чалый когда ушел?
– Через три дня, как Колька уехал. Чалый над отцом и его братом расправу учинил, да сразу и сбежал – со всем хозяйством и прихвостнями своими, что при дворе жили.
– Значит, через пять дней, как офицерье ушло?
– Получается. Марфа Петровна места себе не находила: думала – встретят, изверги, сына и уж точно вслед за моим отцом отправят…
– Сволочи… – выдавил Григорий. – Кольку, подонки, для того и сплавили с глаз, чтобы не мешал отца твоего убивать!
– Кольку, как явился, – продолжала Тося, – Петровна тут же в лесу схоронила, наказала не высовываться. Я ему и носила харчей…
– Спасибо тебе! – Круглов похлопал руку девушки и задумался. – Ежели Чалый с хозяйством съехал, то уж точно на свою дальнюю заимку подался. Место там у него облюбованное… Больше, кажись, и некуда! Переждать решил, гнида… Повязал свою свору кровью и ушел!
– Не знаю, – пожала плечами Тося. – Чалый ушел, Мохов с беляками ушел – ни слуху ни духу о них! Да! – вспомнила она. – За главного там Дунка какой-то был!
– Дункель, – поправил Круглов.
– Может и Дункель… Ой, гляди-ка! – вскочила Тося. – Колька твой!
Григорий покосился на окно: у калитки стоял младший брат Николай. Сердце у Круглова заколотилось. Он поднялся, быстро прошел к двери и вышел на крыльцо.
Едва он переступил порог, Колька повис на шее и, зажмурившись, прижался к колючей щеке.
– Я знал, знал! – счастливо взвизгнул он.
Круглов прижал к себе тельце брата и, задыхаясь от объятий, проговорил:
– Подрос-то как! Мужик прямо!
Он бросил взгляд на калитку: во двор, тяжело дыша, входила мать. Сорвав с головы платок, она на ходу утерла им стекающие по щекам слезы и просеменила к сыновьям.
Григорий осторожно опустил брата на землю:
– Здравствуйте, мама…
Седая голова матери упала на грудь. Она всхлипнула:
– Живой, Гриша, живой, сыночек…
Колька протиснул руку между братом и матерью, обвил пояс Григория и вновь прижался к шинели. Так они и застыли…
За спиной Григория шмыгала носом растроганная Тоська; изумленно, прилипнув к плетню, смотрели на них притихшие мальчишки, неизвестно откуда и когда набежавшие, а Кругловы все стояли и стояли, обнявшись, всхлипывая, и не в силах сказать что-либо друг другу; ибо не было слов, способных выразить всю радость долгожданной встречи и всю горечь потерь, выпавших на их долю за время столь долгой разлуки…
Наконец мать подняла заплаканные глаза и счастливо посмотрела на сына:
– Пойдем, Гриша, домой, что ли? – тихо сказала она.
Круглов погладил жесткой ладонью седые волосы матери и как мог мягче произнес:
– Седая стала…
Помолчав, сказал:
– По делам я здесь, мама. С отрядом… Зайду позжее, с сотоварищами. Сейчас идти мне надо… – Он посмотрел сверху вниз на брата, все еще обнимавшего его обеими руками, и, посерьезнев, добавил: – А Николай со мной пойдет, нужен он мне!
У Кольки заблестели глаза.
– Как же так? – растерянно пролепетала Марфа Петровна. – Домой ведь пришел…
– Не сердись, – ласково сказал Григорий. – Приду скоро, обязательно… Переночую. А ты на стол собери чего-нибудь. – Он оглянулся. – И ты, Тоська, приходи, с женихами познакомлю! Они у меня хоть куда!
Тоська зарделась, как внезапно поспевшее яблоко, прыснула в кулачок и застенчиво отвернулась.
– Ну, Николай Михайлович, пойдем, матросы-папиросы! – легонько подтолкнул брата Григорий. – Проводим мамку до калитки и пойдем!
Колька радостно кивнул и украдкой покосился на плетень, облепленный сгорающими от зависти дружками-товарищами – слышали али нет?
* * *
Отряд чекистов уже находился у Николиной избы – добротного, сложенного из толстого бревна дома, в котором жил некогда бездетный и одинокий староста Яков Николин. Круглов даже не помнил его, так давно это было. Сам же дом был построен еще до рождения Григория прежними заводчиками специально для него – деревенского старосты. Но после таинственного исчезновения Якова в таежных болотах изба стала переходить из рук в руки новым старостам, назначаемым теми же заводчиками, превратившись с той поры в своеобразный центр деревенской власти. Так что с приходом Советов и отступления Колчака Федора Остапова, поставленного первым председателем, без колебаний и сомнений посадили туда же – в Николину избу.
У избы было шумно. Чекистов окружала шумная толпа набежавших отовсюду односельчан – нежданный приезд красного отряда взволновал не на шутку. Были здесь и мальцы, стайками снующие меж лошадей да военными, и убеленные сединами старики, пытающиеся с важным видом завести разговор с заезжими людьми, и зрелые мужики-охотники, настороженно вслушивающиеся в беседу. Чуть поодаль, за плетнем, стояли и
