что вспомнив, вскликнул:
– Это тот, что командир красный?
– Тот самый, – улыбнулся комэска. – Про командира-то Колька говорил, что ли?
– Ага… – Мальчишка мелко закивал. – Думал, врет…
– А что если я командир, да не красный?
– Не-е… У тебя звезда на картузе…
– Смышленый, однако, матросы-папиросы! – подмигнул Круглов напарнику.
– Смышленый, – подтвердил, улыбаясь, чекист и огляделся: вокруг, неизвестно откуда взявшись, собралась разношерстная ватага пацанов. В это время дверь избы скрипнула, из-за нее показалась седая голова старика.
– Здоров, дед Егор! – прокричал Круглов. – Ты-то хоть узнаешь меня?
– Вижу плохо, – проскрипел в ответ старик. – Гриша, что ли, Круглов?
– Он и есть – Григорий!
Старик помолчал, вышел из-за двери и осторожно поинтересовался:
– А приехал чего? По делам али как?
– По делам, дед Егор. Ты лучше скажи – есть ли беляки здесь?
– Нету! – прокричал пацан из-за плетня.
– Цыц! – приструнил внучка дед и, прохромав к ограде, сказал: – Ушли нечистые, уж несколько дней, как ушли…
Круглов многозначительно посмотрел на Васильева и спросил деда:
– А советская власть где? Никак в Николиной избе?
– Где же еще! Там, где староста прежний сидел.
– Значит, председатель там?
– А вот председателя нет. Убили Федора Остапова, Гриша.
Круглов опустил поводья:
– Как убили? Кто?
– Чалый со своими собаками. Убили и сбёгли в лес. Никого сейчас нет – ни беляков, ни Чалого, ни председателя…
Круглов метнул взгляд на Васильева, дернул поводья и, сделав круг на гарцующей под ним лошади, прокричал:
– Веди остальных к Николиной избе! Ждите там! Дорогу пацаны покажут…
– А вы куда же, Григорий Михайлович? – заморгал Васильев.
– Ждите там! – сердито бросил комэска и, вонзив шпоры в бока лошади, рванул с места.
* * *
Он осадил коня только у покосившегося плетня, окружавшего неказистую, почерневшую от времени избу. Это был дом его крестного – дядьки Федора Остапова – близкого друга отца, Михаила Круглова, которого семь лет назад, растерзанного медведем, притащил из тайги на своих плечах, а потом, до самой его кончины, выхаживал… С тех пор вся семья Остапова – сам дядька Федор, его жена Клавдия Петровна, дочь их Тоська – все они стали для Григория родными. А когда Григорий ушел на войну, да сгинул в тайге средний брат Иван – они, как ему писали, и вовсе взяли на себя заботу о матери и младшем Николае. И вот теперь…
Взглянув на избу, до боли знакомую, темную, покосившуюся, как кладбищенская часовенка, у него защемило в груди. Набросив поводья на кол, он приоткрыл калитку, постоял с минуту и с тяжелым сердцем ступил во двор.
Неожиданно, когда он уже поднялся на крыльцо, дверь избы отворилась. При виде человека в шинели, внезапно выросшего перед ней, Тося сначала испуганно попятилась, затем охнула, взмахнула рукой, словно отгоняя наваждение, и вдруг бросилась ему на грудь… Григорий растерянно развел руки, боясь притронуться, и затем мягко, едва касаясь, провел ладонью по туго стянутой платком головке; эта, когда-то четырнадцатилетняя девчонка, неузнаваемо изменилась – стала по-бабьи стройной, красивой, с прядью русых волос, упрямо спадающих из-под платка на открытый лоб, пахнущих чем-то нежным, неведомым…
Григорий даже почувствовал себя неловко. Он еще раз провел шершавой рукой по головке и нежно, скорее самому себе, проговорил:
– Какая ты стала…
Тоська заплакала – тихо, горько, уткнувшись в пропахшую походами шинель.
– Будя, Тося, будя… – Круглов осторожно похлопал девушку по спине. – Мать-то как?
– Горе у нас, Гриша, – не отрывая лица от шинели, проурчала сквозь слезы Тося. – Батю убили, ироды! Только схоронили. Мать слегла, не встает. Прямо в избе Николиной и застрелили…
– Чалый? – заскрежетал зубами Круглов.
– Он, гад, и люди его. – Влажные глаза Тоси посмотрели вверх. – Здесь у нас беляки объявились, так батя отправил дядьку Ивана, брата своего, на лесопильню, предупредить, значит. За это они его и убили!
Тоська вновь залилась слезами:
– А когда Иван вернулся, они и его спаймали, хотели кожу живьем снять, так он не дался – вырвался и сам в реке утоп…
Круглов сжал тоськины плечи, отстранил от себя и, сверкнув очами, прорычал:
– Где Чалый?
Девушка перестала всхлипывать и испуганно захлопала длинными ресницами:
– Ушел… В лес ушел… Все они в лес ушли. Сначала охфицеры ушли, потом уже и они. Про то Колька все знает…
– Колька?
– Ага, брат твой, – быстро кивнула Тося. – Он при Чалом батрачил, вот его и поставили за этими беляками ухаживать. А как батю порешили, так мать Кольку спрятала – боялась, что надругаются и над ним. Вчера только из тайги вышел… А ты чего приехал-то? – вдруг испуганно спросила она. – Уж не по этому ли делу?
– И по этому тоже! – сквозь зубы прошипел комэска.
– Господи! Так они же и тебя… Что ты один-то можешь?
– Это моя забота! И не один я, с отрядом. – Он помолчал. – Ладно, давай мать повидаем, потом поговорим…
Тоська покорно кивнула и, прижавшись к шинели, вошла с ним в избу.
Тетка Клавдия лежала в маленькой темной комнатке, укрывшись до подбородка стареньким тряпишным одеялом. Войдя со светлицы, Круглов не сразу разглядел ее в темноте. Когда глаза привыкли, от жалости к разбитой горем, некогда живой и расторопной женщине, какой ее знал, он замер. Клавдия, почувствовав присутствие кого-то, открыла глаза.
– Кто это? – слабым голосом окликнула она.
– Я, тетка Клавдия, Григорий, – тихо отозвался Круглов. Он приблизился.
– Не признаю что-то…
– Григорий это, мама, Кругловых сын! – выступив из-за широкой спины комэска, пришла на помощь Тоська.
– Григорий? Ты, что ли?
Лицо старухи сморщилось. Она протянула руку и жестом позвала. Круглов шагнул, с трепетом вложил высохшие пальцы в свою ладонь:
– Здравствуй, Клавдия…
Старушка всхлипнула:
– Нету больше твоего крестного, Гриша… Убили Федора Степаныча…
Григорий сжал губы и, не отпуская старушечьи пальцы, провел свободной рукой по седой голове. Выждав, когда прошел подобравшийся к горлу ком, произнес дрогнувшим голосом:
– Не надо, тетка Клавдия, не плачь… Найдем мы эту сволочь, даю тебе зарок! Покараем, как собак поганых!
Старуха, закрыв глаза, залилась слезами:
– Спасибо тебе, Гриша, за доброе слово…
Она медленно освободила руку. Постепенно успокоилась. Григорий костяшкой пальца смахнул застывшую у ее глаза слезинку; веки Клавдии дрогнули, и она, тяжело сглотнув, благодарно посмотрела на него. Потом повернула голову к дочери:
– Ты бы покормила гостя, дочка… Я уж, Гриша, не встану, ноги не держуть…
– Ничего, встанешь еще… – Круглов выпрямился. – Отдыхай, тетя Клавдия. А мы здесь побеседуем с дочкой твоей, малость.
– Иди, Гриша, иди. Дай бог тебе силы, сынок…
Прикрыв за собой дверь, они вышли.
В светлице Григорий сел за стол и, сердито смахнув предательски блеснувшую слезу, глянул на
