Хаукана хлопнул в ладоши и приказал появившемуся слугеотправиться на конюшню, привести мальчугана в мало-мальски приличный вид ипоскорее прислать к пирующим.
— Прошу, не беспокойся о приличии, а просто пришли егосюда, — сказал князь.
Он откинулся назад и, закрыв глаза, погрузился в ожидание.Когда мальчик-конюший предстал перед ним, он спросил:
— Скажи, Дил, какую музыку ты играешь?
— Ту, что совсем не по нраву браминам, — ответилмальчик.
— Каков твой инструмент?
— Фортепиано, — сказал Дил.
— А ты можешь сыграть на каком-нибудь из этих? —он указал на оставленные музыкантами без присмотра на низенькой платформе устены инструменты.
Мальчик присмотрелся к ним.
— Наверное, в случае необходимости я мог бы сыграть нафлейте.
— Ты знаешь вальсы?
— Да.
— Не сыграешь ли ты мне «Голубой Дунай»?
Угрюмое выражение на лице мальчика уступило место тревоге.Он бросил быстрый взгляд на Хаукану, тот кивнул.
— Сиддхартха — князь среди людей, один изпервых, — заявил хозяин.
— «Голубой Дунай» на одной из этих флейт?
— Будь любезен. Мальчик пожал плечами.
— Я попробую, — сказал он. — Это было такдавно… Будь снисходителен.
Он подошел к инструментам и спросил о чем-то у хозяинавыбранной им флейты. Тот кивнул. Тогда он поднял ее к губам и издал несколькопробных звуков. Перевел дух, попробовал еще раз, потом обернулся.
Он опять поднес ко рту флейту, и мелодия вальса волнамизаполнила зал. Князь, закрыв глаза, потягивал вино.
Когда музыкант остановился, чтобы передохнуть, он жестомвелел ему продолжать; и тот играл запретные мелодии одну за другой, ипрофессиональные музыканты напустили на лица профессиональное презрение, но подстолом ноги их в медленном темпе постукивали в такт музыке.
Наконец князь допил свое вино. Вечер спустился на Махаратху.Он бросил мальчугану кошель с монетами и даже не взглянул на слезы, которыестояли у того в глазах, когда он выходил из зала. Затем встал, потянулся изевнул.
— Я удаляюсь в свои покои, — сказал он пирующимвоинам. — Смотрите не проиграйте в мое отсутствие все свое наследство.
И они засмеялись, и пожелали ему спокойной ночи, и заказалинапитков покрепче и соленых сухариков. Последнее, что он услышал на пути в своипокои, был стук костей по столу.
Князь отправился на покой так рано, ибо на следующий деньсобирался встать до рассвета. Слуга получил инструкции весь день не впускатьникого из возможных посетителей, утверждая, что князь не в духе.
Еще первые цветы не открылись первым утренним насекомым,когда покинул он свои апартаменты, и видел его уходящим только старый зеленыйпопутай. Не в шелках, расшитых жемчугом, уходил он, а в лохмотьях, как всегдапоступал он в подобных случаях. И не возвещали раковины и барабаны о еговыступлении, но хранила его тишина, когда пробирался он по темным городскимулицам. Пустынны были улицы в этот час, разве что изредка попадется навстречуврач или проститутка, возвращающиеся после позднего вызова. Бездомная собакаувязалась за ним, когда он, направляясь к гавани, проходил через деловыекварталы.
Возле самого пирса он уселся на ящик. Заря потихонькустирала темноту с лика природы, он смотрел, как прилив покачивает корабли, всев путанице такелажа, со спущенными парусами, с вырезанными на носу фигурамичудищ или девушек. Когда бы ни оказывался он в Махаратхе, всегда, хотьненадолго, заглядывал в гавань.
Розовый зонтик зари раскрылся над спутанной шевелюройоблаков, по домам прошелся прохладный ветерок. Птицы-падальщики с хриплымикриками пронеслись над испещренными точками бойниц башнями и спикировали наподернутую рябью гладь бухты.
Он смотрел, как выходит в море один из кораблей, каквырастает над его палубой шатер парусов, дотягивается до самых верхушек мачт ивот уже наполняется там, вверху, соленым морским ветром. Ожили и другиекорабли, надежно застывшие на своих якорях. Команды готовились сгружать илизагружать грузы — благовония, кораллы, масла и всевозможные ткани, металл идревесину, скот, специи. Он жадно вбирал в себя запахи товаров, вслушивался вперебранку матросов, он обожал и то и другое: от первого несло богатством,второе соединяло в себе оба остальных его увлечения — теологию и анатомию.
Немного погодя он разговорился с капитаном заморскогокорабля, тот присматривал за разгрузкой мешков с зерном и укрылся отдохнуть втень от штабеля ящиков.
— Доброе утро, — обратился к нему князь. —Пусть не будет штормов или крушений на твоем пути, и да даруют тебе богибезопасную гавань и прибыльную торговлю.
Тот кивнул, уселся на ящик и принялся набивать коротенькую глинянуютрубку.
— Спасибо тебе, папаша, — сказал он. — Хотя яи молюсь богам только в тех Храмах, которые выбираю сам, благословения япринимаю от любого. Благословению всегда найдется применение — особенно уморяка.
— Трудным выдалось у тебя плаванье?
— Менее трудным, чем могло бы быть, — ответилкапитан. — Эта тлеющая морская гора, Пушка Ниррити, опять разрядилась внебеса громами и молниями.
— А, ты приплыл с юго-запада!
— Да, Шатисхан, из Испара Приморского. Сейчас месяцблагоприятных ветров, но из-за этого они и разнесли пепел пушки намного дальше,чем можно было ожидать. Целых шесть дней падал на нас этот черный снег, и запахподземного мира преследовал нас, отравляя пищу и воду, заставлял глазаслезиться, обжигал гортани огнем. Мы устроили целый молебен, когда оставилинаконец позади всю эту мерзость. Посмотри, как вымазан весь корпус моейпосудины. А поглядел бы ты на паруса — они черны, как волосы Ратри!
Князь наклонился, чтобы лучше рассмотреть судно.
— Но слишком большого волнения не было? — спросилон.
Моряк покачал головой.
— У Соляного Острова мы повстречали крейсер и узнали,что страшнее всего Пушка разрядилась за шесть дней до того. Она выжгла облака иподняла огромные валы, потопившие два корабля — как доподлинно знали накрейсере — и, может быть, еще и третий.
Моряк уселся поудобнее, раскуривая свою трубочку.
— Вот я и говорю, у моряка всегда найдется применениеблагословению.
