class="p1">3 ноября 2020
Звуки
Она долго не могла понять, чего не хватает ей в этом старинном особняке в центре города, куда она перебралась за огромную доплату из блочной многоэтажки.
А когда поняла, то сильно удивилась.
Ей не хватало в новом жилье ее звуков. Да, звуков, которые она, прислушавшись, не замечала, и которых вдруг так заметно ей стало не хватать в толстостенном новом ее жилище.
Все звуки жизни не приживались здесь, а стеклопакеты уберегали слух и от возможного шума с улицы. Была в комнатах какая-то неживая, тревожная тишина.
На кухне не слышно было слегка скрипуче-напряженного гула лифта. Который всегда, предупреждая, оповещал её о возможном госте. Желанном, или не очень.
Всегда было ей хорошо слышно, когда лифт останавливался на ее этаже, а он был последним, разъезжались как-то по-музыкальному его двери. А дальше она слышала шаги. И по ним узнавала, что кто-то удостоил её визитом. На площадке была всего одна квартира.
И теперь, сидя в бездонной тишине нового своего жилища, она понимала, что ей не хватает приглушенного хода лифтовой кабины, которая каждый раз сулила невнятную надежду — а вдруг?
Но «вдруг» не случалось несколько лет, и она, наконец, решилась на смену дома, смену адреса.
Засесть себе в основательном доме со стенами, как в крепости, и попросить у этих стен защиты от ненужных надежд, на возвращение в мир, который она почему-то потеряла. Но ей удобнее было думать, что это мир потерял её. И пусть теперь ищет ее, единственную и неповторимую.
Но мир не заметил ее отсутствия в нем, а отнесся к её уходу в никуда легкомысленно и поселил ее в новый дом с нерожденными еще в нем привычками. И она послушно согласилась и стала жить в новой этой беззвучной жизни.
Во всем здесь была изоляция. На калитке — код, на воротах — тоже, а уж в парадную — аж три, и еще один ригельный замок, чтобы никто лишний не вошел, ключи имелись только у счастливых жильцов.
У всех на площадке были тяжелые металлические двери, какого-то блиндажного вида, и за ними — тишина, как будто никто и не жил за этими хмурыми дверьми.
Она открывала часто у себя окно настежь и вбирала тогда слышимые звуки, ее радовали даже зловещие крики ворон. Дети природы.
Но ничто ей не могло заменить любимый гул поднимающейся кабины лифта. Без него невозможно было даже уснуть. У себя на старой квартире, она легко засыпала, когда слышала, как из поднявшегося лифта выходил ее сосед, таксист. И тогда можно было уже засыпать спокойно. Все как бы были дома.
Она никому даже не рассказывала об этой странной привязанности ко звукам прежнего жилья.
Ее бы не поняли и приписали бы вычурную оригинальность — и желание повыпендриваться.
Поэтому она стала вслушиваться в этот новый дом, чтобы обнаружить в нем свой звук, его струну, которая приручит и, как пропуск, предъявит через звук этой струны свою уютность и надежность.
Для начала она сменила звонок, ввинтила в дверь странную ручку, которой нужно было стучать. Правда, это была стилизация под старину, но ей нравилось. Громкий резкий звук звонка ее пугал и тревожил.
Но и к деликатному стуку этой дверной ручки она не могла привыкнуть. Она ее плохо слышала, а может, ею пока не пользовались. Гостей она не ждала.
Утром она выходила на кухню, варила себе кофе и при варке включала над плитой вытяжку. Она тоже гудела, но никаких надежд не внушала, а очищала воздух, который и так был прозрачным и свежим. Только аромат кофе трубил в нем, и она выключала вытяжку. Она убивала атмосферу, к уюту которой так стремилась она.
Из звуков — еще урчал холодильник, но он скорее мурлыкал котом. И напоминал прошлый дом.
И опять — тишина. В которой она не успокаивалась, а как-то тревожилось и очень хотелось сбежать он нее.
И зачем только она заменила высокие рамы со старинными изысканными шпингалетами на этот гнусный ширпотреб стеклопакетов?
Ей вспомнилось, как мастер, который вырывал эти рамы из стены, достал пожелтевшие старые газеты прошлого века, которыми кто-то заботливо затыкал щели. Она даже хотела сохранить эти странички, но они разом рассыпались в ее руках. В прах. И дребезжащие рамы были вынесены из дома безжалостно.
И теперь сияют фрамуги чистыми стеклами в пластмассовой белизне и гасят своей двойственной сущностью все живые звуки улицы и вообще любой жизни.
Ей вдруг невыносимо захотелось туда, в старые свои новостройки, к чирикающим воробьям, знавшим ее в лицо, к дружбану-лифту, к соседям, которых было всегда слышно, и это давало, пусть и ложное, но нужное представление о том, что ты в курсе всего происходящего, что — вот они, рядом, и снизу, и сверху, и сбоку — люди. Знакомые и добрые, и не добрые, но их присутствие озвучивало ее жизнь, и иллюзия причастности была тем подспорьем, которое поддерживало, ободряло и призывало к участию. Деликатному и малозаметному. Но это было-таки дополнительным смыслом и краской в её обыденной и скудной жизни.
А в новом доме тишина изъяла всё это разом, и с каким-то подвохом. И что ей было делать — она еще не придумала, и старалась не утонуть и не пропасть в глубокой этой тишине.
Она открыла, на полную разрешаемость, фрамугу, вдохнула, но свежесть утра не спешила наполнять пространство комнаты, как будто пренебрегала узким подлым доступом в этом пластике.
И вдруг она вздрогнула, неожиданно в дом влетел новый звук. Он был знакомым, но каким-то забытым. Потом еще и еще. Громче.
И пошел звон колокольный по всей улице, вплывая в ее дом — и тут же наполняя его бодростью, восхищением, восторгом.
Колокола гремели на маленькой церквушке, малоприметной, стоявшей в начале улочки. Она видела ее, но ей показалось, что она закрыта, да она и тут же забыла о ней.
Переезд ведь — дело хлопотное. И вот она, маленькая эта храмовинка, оглушила ее дом, ее саму новыми звуками, впечатления от этого были невероятно сильными.
Она увидела, как мигом в офисном здании напротив разом захлопнулись все окна. И она пошире открыла свое. Это было то, что сулил ей робко лифт в потертых новостройках. Это был звучный смысл всех ее поисков. Она поняла, что все ее призрачные надежды обретают вдруг силу, стать и смыслы. Перед которыми все ее обиды казались пустяшными и серыми.
Колокола все гремели, бодро и звонко, а
