тоже не могли, ведь все состояли из камня и при контакте расходились дальше.
Получалась такая бесконечная бомбардировка, превращавшая в сито любой живой организм. Да, камни останавливались, застревая в телах химер, но на это и был расчëт: медведь замедлился и хромал, а летучая мышь упала на пол и вскоре получила летальный удар по мозгам. А через пару минут голову «Петровича» тоже прострелили насквозь.
— У тебя кровь из носа идëт, — сказала мне девица.
Я вытер еë рукавом. Голова кружилась, а в ушах поселился надоедливый писк. Из-за этого я не мог понять, можно уже выходить или нет. Решив не испытывать судьбу, я подождал пару минут и вышел.
Оставшиеся обломки лежали на полу. Я опëрся о стену и пошëл ко входу. Из камер высовывались любопытные мордашки и изучающим взглядом смотрели на меня.
— Всë хорошо, скоро всë закончиться, — успокаивал я их
— Дядя, дайте я вам помогу, — ко мне вышла босая девочка лет десяти и протянула грязную ручонку.
— Ого, ну давай, — улыбнулся я и поместил еë мелкую ладонь в свою.
— Осторожно, тут ступеньки, — сказала она, когда мы дошли до лестницы. — Меня зовут Марина, а вас как?
— А я Артëм, — ответил я, внимательно прислушиваясь. — Марин, давай поиграем в одну игру, — сказал я и погладил еë по голове, — в прятки. Ты хорошо умеешь прятаться?
Она серьëзно на меня посмотрела, но всё же кивнула.
— Сейчас сюда придëт один дядя, мне нужно с ним поговорить, а ты в это время запрись вон там и не выходи, пока не позову хорошо? Сделаешь всë правильно — угощу тебя яблочным пирогом, идëт?
Она ничего не ответила и забежала в камеру, прикрывая дверь. Хмурое лицо высунулось в щёлочку напоследок.
— Дядя Артëм, ты только не умирай, обещаешь?
Я отвернулся, чтобы она не видела набежавший на лицо оскал, и самостоятельно пошëл в центр коридора, капая кровью на пол.
— Обещаю Маришка, ну всë — закрывайся.
Я стоял и ждал, пока ко мне спустится некромант. У Лазаревича был примерно пятый или шестой шаг. Но следует учитывать, что тот, прежде всего, «учëный», а не боевой некр с передовой. Он сражался преимущественно через химер.
Я подозревал, что любой другой классический тëмный маг задал бы мне жару, но тут повезло напороться на «гражданского».
— Артьëм, как ни карашо, — твëрдо ступая вперëд, ответил Карл. — Я же передупреждал быть плохо не послушаешь. А теперь твоя конец.
— «Тебе конец», выучи уже нормально язык, бездарность.
— Задирайся сколко влезть. Ты проиграл, — высокомерно ответил Лазаревич и засунул руку во внутренний карман халата.
— Я не про это.
— Как интерейсн.
— Твои химеры — полнейшая серость, ты как учёный не состоялся. Насколько же груба эта работа — ты только посмотри, — я пнул дохлую летучую мышь. — Что это? Почему у неё мозг вывален наружу, где защита? Почему бы не увеличить размеры животного или уменьшить сам орган? А это что? — я передвинулся к медведю и взял «Петровича» за волосы сбоку и показал ножом на загноившиеся швы. — Антисанитария! У тебя там всё гниёт! — я повысил голос, а походу ошалевший Лазаревич даже забыл, зачем он тянулся за пазуху и привстал на цыпочки. — Дай угадаю — ты лечил его раз в неделю, так? Я имею в виду тело козла, но здесь та же проблема.
— Откуда ты знать?
— Да потому что сепсис, ты бы ещё ржавой пилой головы резал. Давай, — махнул я рукой, — побольше дряни, пусть останется на тканях.
— А что с пилой нелзя быль? Какой разниц? Он мёртв, что ему за дело…
— Серьёзно? — я даже наклонил голову набок.
— Ему чистка нужен каждый месьяц! Глюпый Барядинска сынок.
— Ну, так если грамотно всё сделать — лечил бы раз в месяц, а выходит все четыре! И зачем гусенице глаз приделал? Более бесполезной хрени я ещё не видел.
— Да что ты понимайт⁈ — затрясся от праведного гнева Лазаревич. — Ты никто, даже первый шаг нет, а я шестой, слюшай меня малчишка: хватит ругайт мой труд. Я столько сил на него отдать…
— Да что толку, если он бесполезен? Медведь с головой человека, что за бред… Ты ради чего пожертвовал мощными челюстями? Вот этими гнилыми зубами «Петрович» должен меня кусать?
— У него сильный лап! — сорвался на крик Карл. — Мозга сложно вынимайт…
— Ты безнадёжен, я думаю, тебе это всю жизнь говорили, начиная с отца, что не прав?
— Мой фатер уваж-жаемый человек в Федерация! Не сметь! Сейчас ты умирать болна, ох как болна Артьём.
Он что-то сжимал в кулаке.
— Настолько уважаемый, что не уделял времени сыну? Поэтому ты решил сунуться в человеческий химеризм, чтобы тебя похвалили? Чтобы папочка заметил, как ты стараешься? Потому что всё, что он тебе говорил: «Этого недостаточно, Карл, ты мало работаешь над собой» и даже когда ты делал успехи, он тебя не хвалил, а журил пальчиком: «Только не зазнайся, сынок, рано расслабляться». Ты жалок. Мне смотреть на тебя противно — весь твой труд насмарку, — я сделал шаг вперёд и положил нож на ладонь, нужная последовательность заклинаний уже сгенерировалась, пока мы тут болтали. — Я бы сделал намного лучше.
— «Ты выложийся не на полную, Карл», — шмыгая носом, сказал длинноногий Лазаревич, его глаза предательски блестели от накативших слёз и ещё больше разошлись в стороны, создавая жуткое впечатление.
— Что ты сказал?
— «Ты выложийся не на полную, Карл»! — крикнул на всю комнату Лазаревич. — Это говорить мой отец.
«Надо же, а я от балды ему всякой чепухи нагнал».
— Ти прав, Артьём, я бейздарен, но об этом должен знать толко я, — с этими словами он разжал кулак и я увидел засушенного богомола длиною с ладонь. — Умги! Омн, омн, — он засунул эту дрянь в рот и торжествующе на меня посмотрел, поедая насекомое.
Я скривился от отвращения.
— Если ты голоден, мог бы сожрать Петровича… Ох, ты ж…
Я не успел закончить свою шутку, потому что лоб Лазаревича раздулся, а глаза отодвинулись к виску, безостановочно увеличиваясь и делясь на фасетки. Вместо челюсти вылезли крепкие и острые жвалы. Туловище выросло почти до потолка, а руки поломались буквой
