в восемь. Вера ждет ее напрасно.
«Попытаться самой отыскать Татьяну Ивановну? — Вера уже начинает нервничать. — Но где, в каком она доме? А-а, спрошу всех Татьян Ивановн, какие есть на улице, авось и нужную встречу».
И Вера зашагала к Приозерной улице, где жили Лушка и Татьяна Ивановна.
10
Груздев только что вернулся с работы, он в замасленной спецовке, но в дом не заходит: ждет Любашу. Увидев ее издали, от своих ворот, машет рукой и шагает к ней, остановившейся у палисадника.
— Ух, и хлюст он, ваш квартирант! — начал было он, приближаясь. — Из-за каких-то подсолнухов…
Любаша колюче обрывает его:
— Откуда ты взял, что все это… из-за подсолнухов?
— А из-за чего же? — недоверчиво уставился на нее Ванюшка. — Я же не говорю, что он взял да и утопил мальчишку, а, видно, хотел постращать его, однако вот…
— Ничего ты не знаешь! — усмехнувшись, качает головой Любаша, но голос ее звучит совсем неубедительно, она спешит шагнуть от Ванюшки, стараясь скрыть свое замешательство. В самом деле, разве так не могло случиться?
— Знаю кое-что! — недобро бросает ей вслед Груздев. — Тетка Устинья уже милиционера сюда приводила, разыскивали квартиранта. Невиноватых-то милиция не ищет.
Тяжело, тревожно легли на сердце Любаши слова Ванюшки. Она входит во двор, останавливается перед крыльцом в раздумье, не в силах отмахнуться от последней услышанной фразы Ванюшки. Да, невиновных милиция вроде бы не ищет…
Но сердце протестует: нельзя обвинять во всем только Андрея! Разве не виновна Лушка, что взяла с собой Василька?
Треск мотоцикла и громкие голоса за калиткой заставляют Любашу насторожиться.
— Дома она! Только вернулась… — слышен Ванюшкин голос. — Подождите, там собака.
Звякает щеколда, дверца приоткрывается, Груздев зорко оглядывает двор и, увидев замершую у крыльца Любашу, кивает, вызывая на улицу. И Любаша, забывая даже прикрикнуть на беснующегося Рекса, с бьющимся сердцем идет к воротам. «Значит, виноват… Но как же так?!»
Она уже понимает, что приехала милиция, и ей хочется знать, насколько серьезно обвиняют Андрея.
— А что, его обязательно надо так скоро? — спрашивает она у сержанта.
Москалев усмехается, отводя взгляд:
— Надо… Отвечать должен он…
— За что?
Груздев коротко хмыкает:
— А то не знаешь… Ты ведь тоже была на озере. Тетка Устинья в протоколе расписалась, а ты прикидываешься.
— Мама?! Но она же ничего не видела.
— А вы… видели? — быстро задает ей вопрос Москалев.
— С берега не разглядишь, — пожимает плечами Любаша, недоумевающе раздумывая о том, зачем и почему в протоколе расписалась мать?
— А то, что грозил квартирант Васильку, небось, тоже не слышала? — криво усмехается Ванюшка. — Вечером, когда с подсолнухами поймал…
— Почему же, слышала, — тяжело смотрит на него Любаша. — Но это ж он просто так, для страху, в шутку…
— Хороша шутка, — кивает сержант и раскрывает планшет. — Тоже вам надо будет явиться в милицию, когда вызовут.
— Хорошо, — машинально отвечает Любаша и идет обратно к воротам, не переставая думать о том, как же это мать, не бывшая на озере, расписалась в протоколе. Ведь это так нехорошо…
В какой-то момент, уже находясь в комнате, Любаша ловит себя на неприязненном чувстве к матери.
«Господи, зачем эти мысли лезут в голову?» — испуганно вздрагивает она.
Но тут снова перед глазами возникает Андрей — пасмурный, печальный. И какое-то непонятное для Любаши раздвоенное чувство охватывает ее. Нет, она не может оставаться спокойной, равнодушной, когда где-то готовят для любимого человека беду…
«Почему же мама так сделала? — уже с ясным беспокойством думает Любаша. — Ведь это — плохо для Андрея, когда подтверждают, что он виноват в смерти Василька…»
Четкий лик Иисуса Христа смотрит с иконы на Любашу строго и холодно-равнодушно, и она бессильно опускает голову, не замечая, как текут по ее щекам слезы. Где-то в подсознании бьется мысль о том, что все, что так сильно тревожит ее сейчас, находится очень и очень далеко от бога. Почему? Только потому, что он же безбожник — ее Андрей, и разве может для него просить она милости у всевышнего?
«Но ради меня?» — встрепенулась Любаша, но тут же снова бессильно застывает: просить за Андрея — значит просить против матери, обвинявшей его. И все же она поднимает несмело глаза к божнице и тихо произносит:
— Господи, помоги ему… Он так нужен мне!
И сама знает: эту молитву надо скрывать от матери.
11
Золоченые маковки церкви прячутся в зеленых ветвях тополей. Здание церкви приземистое, оно больше занимает места по площади, чем в вышину. И потому кажется затаившимся, неприметным за рядом тополей, выстроившихся вдоль церковной ограды. В сторону улицы здание повернуто глухой стеной, в ограде есть калитка, через которую верующие и входят на церковный двор. Все, что происходит там, скрыто от лишних глаз белыми стенами.
У калитки в церковную ограду Устинья Семеновна останавливается, долго крестится.
Хромоногая старушка подметает и без того чистый двор. Увидев Устинью Семеновну, ласково кивает:
— Здравствуй-ко, Устиньюшка…
— Где батюшка-то?
— А там, в храме, ребятенка крестит…
Торопливо шепча молитву и часто крестясь, Устинья Семеновна входит в широкие двери. Возле бочки с водой замечает знакомых женщин, издали здоровается с ними. Отец Сергей косит на нее глаз, кивает, не переставая скороговоркой читать молитву, потом передает на белом рушнике ребенка парню лет двадцати и что-то говорит ему.
— Что, что? — переспрашивает тот, но молодая женщина сердито шипит на него:
— Говори: отрицаюся…
— Что? Ага, ага… Отрицаюся…
Устинья Семеновна поджимает губы.
«Вот до чего дошли, даже божескую молитву стали творить с подсказкой. О, господи, господи…»
Она истово крестится, едва замечает, что и батюшка поднимает персты ко лбу.
Обряд крещенья близится к концу. Отец Сергей окунает кричащего младенца в воду, выстригает клочок пушистых волос с его головы. Довольно усмехается Устинья Семеновна, поглядывая на ребенка, и делает вид, что не замечает хрустящей бумажки, сунутой молодой женщиной старушке, помогающей отцу Сергею. Блеснул в лучах заходящего солнца крестик, глаза отца Сергея останавливаются на двери.
— Есть еще кто там?
— Все, батюшка, все… Этот-то седьмой уже будет, последний на нонешний день.
— Ну, ну, — согласно кивает батюшка и подзывает к себе Устинью Семеновну. — Что пришла, Устинья?
— Да вишь, батюшка, дело-то такое… При всех-то…
Они отходят ближе к клиросу, и Устинья Семеновна неторопливо, обстоятельно рассказывает отцу Сергею о гибели Василька.
— Вот ведь, Устинья, к чему ведет неверие, — строго говорит тот, выслушав ее. — Не понимают, неразумные, что господь ни один проступок не оставит без наказания. Завтра же об этом мальчонке в воскресной проповеди скажу. Пусть еще раз прихожане убедятся во всесильности
