Вместо него возник гигантский коброид. Его головараскачивалась вдвое выше самого рослого из монахов, серебристый капюшонраздувался; изогнувшись в виде огромного S, он готовился к смертельному выпаду.
Яма не обратил на него никакого внимания, его сумрачныйвзгляд, зондируя, словно жало ядовитого насекомого, буравил единственный глазМары.
Коброид поблек и рассеялся, так и не завершив своего броска.Яма шагнул вперед.
Мара отступил на шаг.
Они замерли так, и сердца их бились — раз, другой,третий, — прежде чем Яма сделал еще два шага вперед, и Мара опятьотступил. На лбу у обоих сверкали капельки пота.
Нищий явно подрос, волосы его стали заметно гуще; телоокрепло, а плечи раздались вширь. Движения его обрели некую грацию, которойранее конечно же не было и в помине.
Он отступил еще на шаг.
— Да, Мара, перед тобой бог смерти, — процедил Ямасквозь крепко сжатые зубы. — Павший я или нет, в глазах моих — реальнаясмерть. И тебе придется встретить мой взгляд. За спиной у тебя стена, и дальшепятиться будет некуда. Смотри, силы уже начинают покидать твои члены. Холодеюттвои руки и ноги.
Зарычав, Мара оскалился. Загривок его толщиной поспорил бы сбычьим. Бицепсы напоминали бедра взрослого мужчины. Грудь — как наполненнаясилой бочка, ноги попирали пол, словно стволы платанов в лесу.
— Холодеют? — переспросил он, вытягивая впередруки. — Этими руками, Яма, я могу переломить пополам гиганта. Ты жевсего-навсего изношенный бог падали, не так ли? Твой сердитый взгляд исподлобьяспособен исторгнуть душу у старца или калеки. Ты можешь заморозить глазамибессловесных животных или людишек низших каст. Я настолько же выше тебя,насколько звезды в небе выше океанских бездн.
Руки Ямы в алых перчатках, словно две кобры, обрушились емуна шею.
— Так отведай же той силы, над которой ты насмехаешься,Сновидец. С виду ты переполнен силой. Так используй же ее! Победи меня несловами!
Руки Ямы начали сжиматься у него на горле, и лицо Мары, егощеки и лоб зацвели алыми пятнами. Глаз, казалось, вот-вот выкатится из своейорбиты, его зеленый лучик судорожно обшаривал окоем в поисках спасения.
Мара упал на колени.
— Остановись, Бог Яма! — с трудом выдохнулон. — Не убьешь же ты себя?
Он менялся. Черты его лица заколебались и потекли, будто онлежал под покровом бегущих вод.
Яма посмотрел вниз на свое собственное лицо и увидел, какего руки вцепились ему в запястья.
— Вместе с тем, как покидает тебя жизнь, Мара, растеттвое отчаяние. Не настолько уж Яма ребенок, чтобы побояться разбить зеркало,которым ты стал. Пробуй, что у тебя там еще осталось, или умри как человек, всеравно именно это и ждет тебя в конце.
Но еще раз заструилась над Марой вода, и еще раз изменилсяон.
И на сей раз заколебался Яма, прервался вдруг его напор.
По его алым перчаткам разметались ее бронзовые кудри.Бледно-серые глаза жалобно молили его. На шее у нее висело ожерелье извыточенных из слоновой кости черепов, своей мертвенной бледностью они почти неотличались от ее плоти. Сари ее было цвета крови. Руки почти ласкали егозапястья.
— Богиня! — шепнул он.
— Ты же не убьешь Кали?.. Дургу?.. — едва выдавилаона в удушьи.
— Опять не то, Мара, — прошептал он. — Разветы не знал, что каждый убивает то, что любил? — И руки его сомкнулись, ираздался хруст ломаемых костей.
— Десятикратно будешь ты осужден, — сказал Яма,зажмурив глаза. — Не будет тебе возрождения.
И он разжал руки.
Высокий, благородного сложения человек распростерся на полуу его ног, склонив голову на правое плечо.
Глаз его навсегда сомкнулся.
Яма перевернул ногой лежащее тело.
— Возведите погребальный костер, — сказал он монахам,не поворачиваясь к ним, — и сожгите тело. Не опускайте ни одного ритуала.Сегодня умер один из величайших.
И тогда отвел он глаза от деяния рук своих, резко повернулсяи вышел из комнаты.
Тем вечером молнии разбежались по небосводу и дождь, каккартечь, барабанил с Небес.
Вчетвером сидели они в комнате на самом верху башни,венчавшей собою северо-западную оконечность монастыря.
Яма расхаживал взад и вперед, останавливаясь всякий раз уокна.
Остальные сидели, смотрели на него и слушали.
— Они подозревают, — говорил он им, — но незнают. Они не посмеют опустошить монастырь бога, одного из своих, чтобы необнаружить перед людьми раскол в своих рядах, — по крайней мере, пока небудут вполне уверены. А уверены они не были, вот они и начали расследование. Этоозначает, что у нас еще есть время.
Они кивнули.
— Некоему брамину, отказавшемуся от мира в поискахсвоей души, случилось проходить мимо, и — увы, печальное событие, — онумер здесь подлинной смертью. Тело его было сожжено, прах развеян над рекой,что впадает в океан. Вот как все было… Ну а странствующие монахи Просветленногокак раз гостили здесь в это время. А вскоре отправились дальше. Кто знает, кудалежал их путь?
Так постарался принять как можно более вертикальноеположение.
— Божественный Яма, — сказал он, — это,конечно, сгодится — на неделю, месяц, может быть, даже больше, но история этапойдет прахом, как только первый из присутствующих в монастыре попадет в ПалатыКармы, подвергнется суду ее Хозяев. И как раз в подобных обстоятельствах кто-тоиз них может очень скоро попасть туда. Что тогда?
Яма аккуратно скручивал сигарету.
— Нужно все устроить так, чтобы моя версия сталареальностью.
— Как это может быть? Когда человеческий мозгподвергается кармическому проигрыванию, все записанное в нем, все события,свидетелем которых был он в своем последнем жизненном цикле, предстаютчитающему механизму его судьи столь же внятными, как и записи на свитке.
— Да, это так, — признал Яма. — А ты, Так отАрхивов, никогда не слышал о палимпсестах? О свитках, которые былииспользованы, потом подчищены, стерты — и использованы заново?
— Конечно слышал, но ведь разум — это не свиток.
— Неужели? — усмехнулся Яма. — Хорошо, но этуметафору употребил ты, а не я. Ну а все же, что такое истина? Истина — делотвоих рук.
Он закурил.
