— Чего вы? — зашипел Славка.
Генка молча показал на отпечаток большой широкой ступни, которую и рассматривал Анелькут.
— Человек! Совсем недавно прошел, — пояснил он Славке на ухо.
У Славки лицо словно судорогой перекосило.
— А если… сейчас за нами следит?..
Генка, осмотревшись, осторожно спустил с плеча ружье.
— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Анелькут.
Генка подскочил и зажал ему рот.
— С ума сошел!
— Это же хозяин.
— Какой хозяин?
— Да медведь гулял, — развел руками Анелькут.
Снова вгляделись в следы.
— Видишь, треугольником. Пятки почти нет, а ступня широкая и плоская, — Анелькут снова заулыбался.
— Ничего смешного, — возразил Генка. — Шпион мог и под зверя замаскироваться. Я читал: и под медведя, и под кабана. На руки и на ноги надевают специальные ботинки.
— Это настоящий, — подтвердил Анелькут. — Может, вчерашний.
— А медвежонок тогда где? Вторых-то следов нет, — возразил Генка.
— Может, и не вчерашний, — согласился Анелькут. — Однако все одно, медведь.
Генка промолчал. А Славка подумал: «Чем медведь лучше шпиона? Раз — и оторвет голову!» Он сжался, напряженно вслушиваясь: вдруг раздастся звериный рык. Но уши ничего не улавливали, кроме легкого шороха — это падал с листьев на траву туман.
— Камчатский медведь — народ добрый — во весь голос сказал Анелькут и продолжал шепотом — Громче надо. Чтобы мишка первым нас услышал или увидел. Он тогда сам свернет с тропы. Только бы неожиданно на нас не наткнулся — будет худо…
— Жаль, патрона с жаканом не взял, — посетовал Генка и сплюнул.
— А зачем? — спокойно возразил Анелькут. — Летом у него шкура плохая.
Теперь ребята разговаривали громко. Особенно старался Славка, стремясь еще и высунуться, надо и не надо, из кустов.
…На Каменный Зуб успели забраться до захода солнца. Вершина вся иссечена мшистыми уступами. На одном, широком, светлела березовая роща. Коротконогие крепыши с небогатой кроной уперлись зелеными лбами в сторону юга. Их корни намертво сцепились с камнями. Деревья росли редко, вразброс, и роща просматривалась насквозь. Вдали, на горизонте, холодно, как лезвие остро отточенного ножа, сияла полоса океана. Справа вдали вздымалась белая горная вершина. Над ней застыло сиреневое облачко.
— Ярая малахай надела, — сказал Анелькут. — Погода переменится.
Здесь, на высоте, погода и так уж переменилась — стояла поздняя осень: под ногами шуршала опавшая листва, горели гроздья рябины, прижалась к земле поржавевшая трава…
— Тропинка! — Генка остановился, разглядывая узкий, глубоко протоптанный желоб.
— Тоже, скажешь, медвежья? — поглядел он на Анелькута.
— Нет, баранья, — спокойно, не задумываясь, ответил коряк. — Бараны всегда на кручах.
— Наверное, и сигналил-то баран, — кисло пошутил Генка.
— Человеку здесь не спрятаться, — озирался Славка. Ему очень хотелось, чтобы тропа на самом деле оказалась звериной.
— Зачем прятаться? Дал сигнал и ушел.
— Но ведь должны ответить.
— Почем знаешь? Может, и ответили…
— Где же искать теперь? — обернулся Славка к Анелькуту.
Коряк что-то разглядывал на карликовой рябинке.
— Ягоду собираешь? — снова окликнул Славка.
— Сломана, — показал Анелькут на ветку. — Туда пошел, к морю.
— Почему туда?
— Сломана по ходу. Вот так, — Анелькут плечом надломил еще одну.
— Тоже баран?
— Нет, человек. Если зверь, то хоть шерстинка осталась бы. И ягоду ел.
Славка протянул к кусту руку.
— Не трогай! — подскочил Генка. — Платок есть?.. Дай-ка.
Генка осторожно отрезал сломанную ветку ножом, завернул в Славкин носовой платок — и в карман.
Он воспрянул:
— Надо быстрей! По тропинке! Может, еще следы какие оставил!
Сопка по эту сторону была более пологой. Теперь шли вниз. Вниз катилось и солнце. Ребята косились на него — и шаг сам собой ускорялся.
Тропа нырнула в заросли шеломайника. Огромные лопастые листья смыкались над головой, образуя зеленую черепицу. И затхло, и душно, и сумрачно. Шагать скользко: под ногами голая сырая земля.
Едва вступили в заросли, как навалилась мошка — под листьями шеломайника ее постоянное дневное пристанище. Серое облачко, кружась, меняя очертание, не отставало от мальчишек. Мошка лезла в глаза, в уши, в нос, запутывалась в волосах и жгла, жгла, жгла… Она продолжала преследовать и тогда, когда ребята выбрались из травяных дебрей.
Генка сопел, остервенело расчесывая зудящее тело. Славка смастерил два веника из веток и без передышки размахивал ими, хлестал себя по спине, по ногам, куда только доставали руки.
— Не успеем вернуться, — отчаявшись, заныл он и тут же поперхнулся, закашлялся — гнус попал в горло. Славка с завистью смотрел в коричневый затылок Анелькута — головой даже не шевельнет, знай пощелкивает орешки, шелуша на ходу шишки кедрача. Спросил:
— Ты что, дубленый?
— Он не закалялся, как некоторые, — подкусил Генка.
Славка зло посмотрел на товарища, не ответил.
Смеркалось. Сразу надвинулись сопки, скучились заросли. Тропинка вдруг запружинила. Это начиналась приморская тундра.
Ребята вышли на волнистую низину. По ней кое-где были раскиданы кусты жимолости с нежно-зелеными, будто просвечивающимися листиками. Ягода уже переспела: покрытые сизо-голубоватым налетом плоды сморщились и удлинились, были слаще обычного. Анелькут и Генка походя хватали ягоду, а Славка до того утомился, что даже лень протянуть руку. Усталость и мошка валили его с ног.
Анелькут остановился.
— Однако избушка, — сказал коряк, показывая на маячившее впереди, за кустарником, приземистое строение.
— Пошли отдохнем, — промямлил Славка. Ему уже было не до зверей, не до шпиона.
Крадучись, прислушиваясь, подобрались к избушке.
— Дверь-то подперта. Значит, никого нет. — Анелькут мягко шагнул в своих торбасах и убрал палку.
— Пойдемте, чего ждать? — Генка двинулся вперед, чиркнул спичкой. — Зимовье. Охотники тут отдыхают.
Анелькут отрицательно мотнул головой.
— Нет нар, оленьих шкур тоже, чайника…
Славке все безразлично, сразу же разлегся на полу.
Анелькут повел носом.
— Однако рыба?..
Опять чиркнули спичку. На стене, за чугунной печкой, из угла в угол протянута бечева, на которой висела сушеная корюшка.
— С моря кто-то принес, — пояснил Анелькут.
