ты умерла. Произошло то, что за твою загадочную смерть поплатился папа.
Поплатился?
Да, поплатился. Его обвинили в том, что он тебя убил, его покрыли страшным позором, судили и швырнули за решетку, не имея ни грамма доказательств.
Как ты можешь так говорить?
Потому что я знаю. Теперь у меня не осталось сомнений. Его прижали к стенке, это вы прижали его к стенке. Все искали чудовище и нашли. Этому мерзавцу судье не терпелось отправить его за решетку. Газетам не терпелось написать о нем на первой странице. Дяде Джанни не терпелось избавиться от него и тем самым исполнить несбыточную мечту стать отцом. Ты же читала статью, нет? Приговор пересматривают. А значит, обнаружены сведения, которые, весьма вероятно, помогут папе оправдаться. Я этому очень рад. Клянусь. Годами я не мог решить, что хуже: быть сыном самоубийцы или сыном убийцы? Согласись, меня поставили перед самым невозможным выбором, самым страшным выбором, который может представить себе сын. И я справился. Я во всем разобрался. Теперь я знаю, что выбрать. Лучше знать, что твоя мать была в глубокой депрессии и в минуту слабости решила уйти, чем жить с грузом знания, что твой отец убил собственную жену.
Поздравляю тебя, сынок. Здорово, что ты так уверенно говоришь. Еще приятнее, что ты испытываешь к отцу такие нежные и добрые чувства. Но мне непонятно его поведение. По твоим словам, будучи невиновным, он даже не попытался оправдаться. Только не говори, что он тоже был среди заговорщиков. Тоже принес себя в жертву.
Не стану отрицать, это самая темная часть истории. Слабое звено моих рассуждений. Кто, как не он, знал о собственной невиновности? Почему же он не орал об этом на каждом углу? Вероятно, понимал, что ничего не добьется. Что враги намного сильнее: твой осуждающий призрак, возмущенное общественное мнение, крючкотворство судьи, махинации дяди Джанни. Вот как я это объясняю.
Или он просто ничего не помнит.
Ты что, не говори глупости.
Конечно, а ты как думаешь. Почему он должен помнить? Он был пьян в стельку. Не соображал. Да, наверняка дело в этом. Он ничего не помнит. Он, единственный свидетель случившегося, единственный, кто мог рассказать, что произошло на балконе, не располагает убедительной версией. А может, услышав об этом столько раз, он тоже убедил себя, что заслуживает наказания.
Нет, нет, все не так.
А как же тогда?
Просто, как обычно, в судорожных попытках найти виновного все сосредоточились на первом подозреваемом.
Можно тебя кое о чем спросить?
Разве я могу тебе запретить?
Почему ты настолько одержим поисками виновного? Почему хочешь во что бы то ни стало выяснить, кто виноват?
Не знаю, о чем ты. Ты бредишь.
Нет, правда, взгляни на себя. Ты только об этом и думаешь. Ты просто одержим. Потерял сон и аппетит. Барахтаешься в этом, застрял и не двигаешься с места. А ведь это мешает наслаждаться тем, что у тебя есть. Прости замой слова, но ведь это ты бредишь, вечно выискиваешь заговор, злой умысел. В этом нет ничего умного и здорового. Большинство людей совершают ту же ошибку. Все время спрашивают себя: кто виноват? Словно за всем, что не получается, что не складывается в их жизни, за всеми их бедами кто-то стоит. Ни разу не спросят себя: а вдруг это я виноват? А лучше так: вдруг никто не виноват? Так вышло. Конечно, могло выйти иначе, но вышло так. Ничего не поделать, ничего не изменить. Нет, им эта мысль ненавистна. Мысль о том, что катастрофы происходят просто потому, что они происходят, для них невыносима. Поэтому все судорожно ищут виновных. Поэтому все одержимы теорией заговора. Трудно смириться с мыслью, что ты единственный главный герой в своей жизни. Куда удобнее повесить вину на другого. На какие-то злые силы, которые манипулируют нами нам во вред. Куда легче жить, твердо веря в собственную чистую совесть!
Зачем ты мне все это рассказываешь? Я же о другом. Я об истине, которую установили на суде.
Установили на суде? Ты полагаешь, ее стоит принять во внимание? Ты правда считаешь, что наказание, вынесенное группой специально отобранных людей – сколь угодно мудрых и честных, но все равно не имеющих ни малейшего отношения к тому, что им предстоит судить, – имеет вес или отражает нечто очевидное и неопровержимое? Какая глупость. Оставь подобную истину таким, как твой дядя, или фарисеям, которыми кишат редакции газет. Истину, которую ты пытаешься найти, истинную картину преступления ревностно хранит сердце убийцы, она навсегда похоронена в могиле жертвы.
Что же ты мне советуешь? Забыть? Поставить на этом крест? Делать вид, будто все в порядке?
Конечно, именно это я тебе и советую. Это самое мудрое. Думать о том, что есть, что будет, а не о том, что было. Кстати, как там папа?
Я не знаю.
Как это “не знаешь”?
Вот так, не знаю. Я с ним с тех пор не говорил. В последний раз я его видел лежащим на полу в наручниках.
Странно. Ты говоришь, что беспокоишься о нем, что грустишь, переживаешь за него. И даже не знаешь, как у него дела? То есть ты ни разу его не навестил? Ни разу ему не написал? Бросил его гнить в тюрьме и ни разу не вспомнил о нем, не пришел к нему, не протянул руку в знак примирения? Вы так и не объяснились? Да ты что! Неужели? Ты обвиняешь нас в заговоре, а сам не нашел времени исполнить сыновний долг. Разве я этому тебя учила? Три года. Целых три года. Чем ты был занят все это время? Я знаю, ты добросовестный, у тебя много дел, много интересов. Ты хорошо учишься. Читаешь горы романов. Часто ходишь в кино. Знаю про твою девушку, про друзей, про то, что ты играешь в мини-футбол, ты даже научился кататься на лыжах. Побывал в Лондоне, Париже, Барселоне. Когда не получается отвертеться, ходишь с дядей в синагогу. Знаю, ты забросил гитару. Мне, конечно, жаль. Я тебе никогда об этом не говорила, но я обожала слушать, когда вы с папой устраивали вечерние джем-сейшены. Вы выглядели такими счастливыми, чувствовали себя в своей стихии. Понимаю, ты бросил. Зато ты написал кучу рассказов. Один даже напечатали. Наверное, тебе интересно, читала ли я его. Признаюсь, я предпочла этого не делать. Почему мать решает не читать рассказы единственного сына? Вовсе не потому, что боится разочароваться – особенно если сыну восемнадцать и он делает только первые
