и ещё теплящимися, до переулка, ожидая стрелы в спину. Забывая дышать, а потом втягивая воздух так, что больно. Прислушиваясь, не понимая, чудится крик позади, или за ней вправду погоня.
Она растянулась на земле, за чьей-то вонючей уборной, за старыми бочками, на границе жилого и нежилого кварталов, зажимая рот, пытаясь кашлять без звука, хотя грудь разрывалась. Глядела в предутреннее небо, слушала. Кажется, рядом никого.
Когда удостоверилась, что никто её не слышит и не видит, Кори поднялась и, прихрамывая, направилась к своему дому.
Глава 34. Гундольф. Ночь в подвале
Их с Кори разделили. Она, глупая, не послушала, не убежала, когда он велел. Что с ней сделают теперь? Утащили куда-то, а их с Сименом бросили в подвал, чёрный и душный. Невысоко, а всё-таки Гундольф предпочёл бы сам спуститься. Тело ломило и без того.
— А ты мастер толкать речи, — сказал он своему спутнику, невидимому в темноте. — Я прослезился даже. И эти-то, главное, к тебе сразу прислушались…
— Умолкни, без тебя тошно, — раздался сердитый голос.
Что ж, он хотя бы жив, а то уже были сомнения. Сопротивлялся, и его неслабо приложили, Гундольф видел кровь.
— Кто здесь? — спросил кто-то негромко и испуганно. Голос похож на женский.
— Симен. И Отто, — откликнулся спутник Гундольфа. — Или как там тебя зовут взаправду?
— Гундольф. Я из другого мира, а здешние правители убирали всех, кто с нашими связан. Пришлось выдумать себе другое имя и историю.
— Мы не делали ничего подобного, — возмутилась женщина. Теперь Гундольф узнал её голос.
— А-а, госпожа, — сказал он. — Ты, как видно, мало знала о том, что творится вокруг.
— Неправда, я знала обо всём! От меня не стали бы таить… Но что происходит в Раздолье? Нам придут на помощь? Что собираются делать эти люди?
— Советую промолчать, — сказал ещё кто-то, невидимый в темноте. — Госпожа лишалась чувств и осталась без последних новостей, и как по мне, оно и к лучшему. Не желаю до утра слушать крики и плач.
— Крики и плач? Почему?.. Что с нами сделают? Ответьте же мне! — потребовала госпожа. — Ответьте, я приказываю!
Кто-то кашлянул, но ничего не сказал. А Гундольф и не знал точного ответа. Для себя — пожалуй, а что ожидает госпожу? Должно быть, тоже ничего хорошего.
— Ответьте! — настойчиво произнесла госпожа ещё раз. И закончила совсем уж детским, дрогнувшим голосом:
— Мне страшно…
— Да всем страшно, — откликнулся Симен. — Тебе, госпожа, ещё повезёт, если просто убьют. Удивительно прямо, что ещё не тронули. Бывает участь похуже смерти.
Она вскрикнула и заплакала тихо.
— Молчал бы ты, — проворчал Гундольф. — Мастер толкать речи…
— Ваши руки свободны? — спросил незнакомец. — Кто-нибудь может меня развязать?
Возиться пришлось долго, спутали его на совесть. Такие узлы только резать. Когда Гундольф закончил, был уверен, что его пальцы кровоточат.
Незнакомец тихо стонал. Он, должно быть, не чуял уже ни рук, ни ног, так их перетянули.
— Теперь мы выберемся? — с надеждой спросила госпожа.
— Выберемся мы не раньше, чем за нами придут, — прошипел незнакомец. — Но теперь я хотя бы вздремну, чего и вам советую.
— Рафаэль? — спросил Гундольф. — Это ведь ты?
— Ну, я, — ответил тот, чуть помедлив.
— Со своими-то что не поделил?
Тот не спешил отвечать, и Гундольф ткнул его несильно.
— Ну? Развлеки беседой, а то сон что-то не идёт. Не знаю, как тебе, а мне собираются голову отрезать, и с этим знанием паршиво спится. Так чего ты тут валялся связанный?
— Недооценил я их, — угрюмо ответил Рафаэль. — Думал, мы как-то впишемся в существующий порядок. Поладим с остальными. Ребята ведь работать могут, как раньше, а то и лучше. Не знал, что за моей спиной они о другом сговорились.
— Хочешь сказать, вы шли сюда честно работать? Ври больше.
— Это правда!
Голос Рафаэля звучал почти обиженно.
— Если у тебя хоть что-то есть в голове, ты согласишься, что Раздолье устроено из рук вон плохо. Первым делом я хотел сровнять Свалку с землёй. Это ведь очень страшная затея — Свалка.
— Её придумали люди, что были мудрее нас, — заносчиво возразила госпожа, — и Свалка прекрасно работала и справлялась со своей целью. Разве можно, чтобы уроды ходили среди людей? А преступники?
И она всхлипнула, как дитя, а совсем не как гордая правительница.
— Уроды только в ваших головах, — сердито ответил Рафаэль. — Я провёл с этими людьми всю жизнь. Они — моя семья. Уж я-то знаю, что они ничем не хуже любых других жителей этого вашего Раздолья. Если что их и калечит, то Свалка.
— Они пришли убивать, и будут убивать ещё. Тебя самого связали и бросили с нами вместе — может, тоже убьют. И ты ещё веришь, им место среди людей?
— Они опьянели, — процедил сквозь зубы Рафаэль. — Где-то добыли дозу. К утру у них в головах прояснится, тогда мы с ними и поговорим. А то, что они делают, можно понять…
— Ах, можно?
— Да, можно! Если бы ты глядела дальше своего серебряного дворца, если бы хоть раз побывала на Свалке… Но ты ведь не была там, да?
Госпожа промолчала.
— Хоть раз, а? — настойчиво продолжал Рафаэль. — Один-единый поганый раз? Видела, как они там живут? Как грызутся за еду?
— Я верю, что у них всё разумно и хорошо устроено, — возразила госпожа, но голос её дрожал. — Зачем им грызться? Их обеспечивают водой и припасами, дают несложную работу. Остаётся только распределить…
— Припасами? Может, ты хотела сказать, «объедками»? Это же то, чем побрезговали другие. То, что гнило в помойных вёдрах, смешанное со всякой дрянью. Это потом вываливают на землю — слышишь ты, на землю! — и если хочется кусок получше, за него нужно драться.
— Мне неприятно думать об этом. Мне нехорошо. Я приказываю тебе замолчать! Кроме того, ты лжёшь.
— Я лгу? Я был там. Я видел дни кормёжки. Этих людей — их уже людьми нельзя было назвать, и это вы с ними сделали.
— Да что ж вы грызётесь! — воскликнул Симен. — Умолкните, а?
— Симен, — сказала госпожа без злости, но с удивлением. — Ведь ты клялся в верности Пресветлому Мильвусу и троим, что стоят за его спиной! И ты смеешь так грубо со мной говорить?
— Ха! — воскликнул Симен. — Да ты, кукла ряженая…
И умолк, выдохнул тяжело. Слышно было, как скрипнул зубами. Должно быть, пытался удержать внутри другие слова, похуже.
— Моя сестра была там, на Свалке, — сказал он наконец угрюмо. — Ты ведь знаешь, ты ж так гордишься, что помнишь каждого из нас. Семь лет, семь проклятых лет я не знал, как
