там моя Софи, что с ней. Всё думал, сяду в поезд, хоть так повидаемся — и семь лет мне не хватало духу это сделать! Я не мог, я просто не мог… Думал упросить, забрать её, уйти из города, но кому в Запределье нужны такие, как мы? Куда нам было идти? Не в родное же поселение. Мы не для того уходили, чтобы вернуться с позором, да нас бы и не приняли обратно.
Тут Симен издал странный звук, будто всхлипнул. Может, так оно и было, да ведь в этой тьме не разглядишь.
— Во всех Светлых землях для такой, как Софи, больше не было места, — продолжил он. — А если я хотел быть с ней, то и для меня. Семь лет я страдал вместе с нею, госпожа, и меня терзал стыд — разве имел я право страдать, если меня не мучили жажда и голод, если после работы я возвращался в дом, где ждала мягкая постель? И я счастлив был узнать, что мою Софи вытащили с этой Свалки, что она жила не там хотя бы часть срока. И если этот человек обещает сровнять Свалку с землёй, то я пойду за ним, и плевать мне на вас троих, на Пресветлого Мильвуса и свои клятвы. Ты слышишь меня, госпожа?
Золотая Маска ненадолго замолчала, и Гундольф слышал её учащённое дыхание.
— Ты приносил клятвы добровольно, — дрожащим то ли от волнения, то ли от злости голосом ответила она наконец. — Мог отказаться сразу, если что-то было не по душе, но ты дал слово, чтобы сейчас над ним посмеяться. И за это, за это тебя бы стоило… я бы изгнала тебя, но этого мало…
Симен рассмеялся.
— Да что уж тут. Вернее всего, завтра все мы умрём, — сказал он. — Уж напугала так напугала. Жалею только, что не успею попросить прощения у Софи. Как ей объяснишь? Я ведь всю голову сломал. Сплошная безнадёжность, как стена — не уйти, да и с моих припасов двоим не прокормиться. А с её стороны это гляделось как трусость, уж я-то понимаю. Да я и есть трус.
Он замолчал.
Госпожа молчала тоже, а потом воскликнула:
— Я не верю, что мне причинят зло. Люди вступятся! Они все клялись защищать меня.
— Вашего господина Третьего прирезали на глазах у всей площади, — напомнил ей Рафаэль, позабыв о том, что не собирался тревожить госпожу. — Никто даже не сообразил.
— Зато господина Второго вы так и не нашли, — с жаром возразила Золотая Маска. — Он придумает, как спасти меня и Раздолье!
— Этот отсиживается в безопасном месте, — сказал Гундольф, — и носу оттуда казать не собирается. Мы его видели, и я так скажу: на него рассчитывать нечего.
— Такого не может быть. Я не верю, не хочу верить! — воскликнула госпожа.
Ещё недолго она держалась, а потом вновь заплакала. Всхлипывания звучали приглушённо — видно, пыталась сдерживаться, стыдилась выказывать слабость.
Гундольф подумал, что нужно, должно быть, пожалеть, успокоить, вот только желания такого он в себе не чуял. Навидался подобных дамочек по службе: эта или будет драть нос и осыпать упрёками, или раскиснет, а это ещё хуже. Тогда он до утра от неё не отцепится, а ведь всё одно ничем не поможет, только время потеряет. А вот с Рафаэлем, с тем не мешало бы перекинуться словечком.
И Гундольф подался ближе, повёл рукой в темноте, нащупал плечо — сидели рядом. А потом сказал вполголоса:
— Давай-ка отсядем. Потолковать нужно, только не хочу, чтобы нас слышали.
— Вот не могу решить, что предпочтительнее, — лениво откликнулся Рафаэль, — лежать связанным, но в тишине, или свободным, но слушать вашу бесконечную болтовню.
— Так я могу связать обратно, — предложил Гундольф. — И оставлю в покое до утра. Ну?
— Что ж, хочешь поговорить — давай поговорим, — пожал плечами Рафаэль. — Но отойти у нас с тобой получится не дальше ближайшего угла. Это же подвал, а не дворец.
И всё-таки он поднялся, зашарил рукой по стене, двинулся вдоль неё. Что-то звякнуло внизу, у пола, и Рафаэль выругался чуть слышно.
— Осторожнее, — сказал он уже нормальным голосом. — Похоже, наш хозяин хранил здесь банки, и не только целые.
Гундольф медленно пошёл следом, не отрывая руки от кирпичной стены. Поддел носком ботинка зазвеневшее стекло. Его собеседник между тем загремел металлом.
— Нашёл пустые ящики, — пояснил довольно. — Если перевернуть, сгодятся вместо стульев. Ненамного, но лучше, чем на камнях. Эй, госпожа, дать ящик?
— Мне ничего не нужно от такого, как ты, — донёсся ответ.
— Как знаешь, — беззаботно откликнулся Рафаэль и, повозившись ещё немного, затих.
Гундольф наклонился. Рука почти сразу наткнулась на прохладный металл — видно, Рафаэль оставил свободный ящик с этой стороны, позаботился. Жёсткие полосы металла вместо сиденья, каменная стена вместо спинки — не лучшее вышло кресло, но где тут взять иное?
— Так вот, — вполголоса сказал Гундольф, обернувшись туда, где в душной тьме скрывался собеседник. — Не могу я понять, что ты за фрукт. Так говорил о Свалке — аж проняло, только я ведь о тебе иное знаю.
— Да, и что же? — лениво поинтересовался Рафаэль.
— А то, что ты из людей собирался делать уродов. Живое металлом заменять без нужды. Скажешь, не так? Всех твоих уже улучшать дальше некуда, так ты за новыми пришёл. Всё Раздолье думаешь в Свалку превратить, ты, полоумный?
— И с чего бы, — довольно зло спросил Рафаэль, — мне отвечать на такие вопросы?
— А с того, к примеру, что за нами спустятся завтра — да и найдут тебя с осколком в горле. Беда от этих битых банок. Упадёшь сейчас неудачно, здесь темно, никто не увидит. А может, оно и к лучшему будет, если тебя не станет, а, мастер?
— Да кто тебе сказал-то, что я собрался делать подобное!..
— Да ты же сам и говорил, помнишь? При нашей первой встрече. «Всегда можно отрезать, а потом пришить». Ну? Скажешь, не было?
Рафаэль дёрнулся, ящик под ним взвизгнул.
— Веришь или нет, — сказал он, — но я таким не занимаюсь. Поправить дело, если жизнь кого-то искалечила — это я могу. Лезть без нужды — не лезу.
— Ага, — с недоверием произнёс Гундольф. — То-то у тебя под замком наши люди сидели. У нас, конечно, особо не было времени потолковать, но кое-что мне рассказали. Как их порезать хотели и в таких превратить, как вот те, наверху. Как почти всех перебили, когда они сбежать пытались. Как думаешь, кому я поверю, им или тебе?
Его собеседник примолк, но когда Гундольф, устав ждать, решил его поторопить,
