заговорил вместе с ним.
— Ну, чего воды в рот набрал? Отвечай!
— Ты хочешь сказать, встретил людей…
И оба осеклись.
— Ладно, спрашивай, — позволил Гундольф.
— Ты встретил людей из своего мира? Тех, что были у нас в… скажем, в гостях? Давно встретил? Где?
— В гостях, вот как?.. Я тебе, тварь скользкая, давно мечтаю зубы пересчитать! Сколько хороших парней ни за что пропало, а он ещё смеяться будет?..
— Тихо ты, да тихо же! — вскричал Рафаэль, вырываясь из рук. Ткань его рубахи затрещала.
И всё-таки он получил пару раз по рёбрам, или что там подвернулось под кулак в этой тьме.
— Я всё скажу, только дай сказать! — взмолился он, отворачивая лицо.
— Ага, говори, и живо, — тяжело дыша, потребовал Гундольф и оттолкнул Рафаэля от себя.
Тот сел, скрипнув ящиком, и заговорил торопливо и неровно:
— Было так: ваши люди пришли, бродили по пустоши. Леона наткнулась на них случайно, позвала наших, мне ни слова. Когда чужаков привели, они уже были не очень-то рады встрече. Я этого не хотел, поверь.
— Да, и чего ж ты хотел?
— Мысль о том, чтобы уйти в другой мир, мне понравилась, врать не стану. И всё вышло бы хорошо, если бы я мог один на один поговорить с вашими людьми. Не собирался я никого калечить! Хотел взять пару наших, пару ваших, да и сходить посмотреть, что там, по ту сторону. Если ваши люди говорили правду, думал вернуться за остальными. Если лгали и мы не вернулись бы, тех, что остались, ждала смерть. Может, строго, но разумно. И если бы все повели себя по-доброму, никто бы не пострадал.
— Так ты, может, сказать хочешь, это наши на рожон лезли?
— Да… — горько бросил Рафаэль. — Вот, как видишь, я не всегда могу ладить со своими, сижу здесь… Что им, спрашивается, не так? Был у нас раньше другой мастер, так они ему в рот заглядывали. Я всё пытаюсь понять, что за сила была в старике, чем он брал? С тех пор, как я на его месте, мы и жить сытнее стали, и спать мягче. Я всё устроил, и что, ценили они это? Порой мне казалось, что лишь для вида. Хотелось, чтобы было, как я сказал, а приходилось говорить то, что они хотели слышать.
— Бедняга, — притворно посочувствовал Гундольф. — Сам хороший, все вокруг плохие.
— Да что ты понимаешь? — вскипел его собеседник. — Ты думаешь, мне это нужно? Город этот, другой мир — думаешь, я этого хотел? Что ты понимаешь, если правда жил там, где с неба текла вода, а еды на всех хватало? А я вот навидался. Ещё вот таким был…
Тут он, должно быть, показал, каким, но тьма скрыла этот жест.
— Стоял с Леоном у стола. Он притащит нового калеку, напуганного, никому не нужного. Возьмётся за дело, не ест, не спит — смотрит, как тело починить. Возится у печи, отливает детали, и я тут же, подай-принеси. Так я насмотрелся, как они страдают. Как им больно вот тут, — он глухо стукнул себя по груди, — а ведь могли бы дальше жить и радоваться, если бы наш мир умел их принимать. Старик, Леон, под конец не туда завернул, да и людей с пути сбил. Трудно ли сбить, если они так и живут с этой болью, самих себя стыдятся. Даже у нас, среди таких же. Не особо показывают, но те, у кого нет только пальцев, считают себя лучше тех, у кого рука отнята по локоть. Вот я и остался с ними, хотя мог уйти хоть куда. Старался устроить житьё получше, со Свалки тоже тащил, кого мог. Всех не удавалось, иначе бы заметили, что пропадают. Я хотел исправить главное — искалеченные души. Видел, что им нужно жить с остальными, им нужен труд, чтобы они сами про себя поняли, что и теперь ничуть не хуже прежних. Как же я устал с ними биться, если бы ты знал!
— Ну, я понял, — сказал Гундольф. — Ты добра хотел, а вся эта каша не из-за тебя заварилась. А лучше тебя человека в этом мире нет. Это ты хочешь сказать?
— Да что уж, и я ошибок наделал. Ты лучше мне скажи, когда своих встретил, сколько их было? Они… с ними был кто-то ещё, не из ваших?
— А тебе-то что? — насторожился Гундольф.
Его собеседник замялся, а затем продолжил, осторожно подбирая слова.
— Видишь ли, с ними мог быть ещё один человек, судьба которого мне небезразлична. Мне бы очень не хотелось узнать, что этого человека бросили где-то в пустошах Запределья, если он тяготил твоих товарищей при побеге.
— Этого человека вы бросили в клетку связанным и хотели, чтобы он помог с Раздольем. Так у вас принято поступать с друзьями, да? Ну, не знал.
— Да ответь же ты нормально, жива она?
— Жива. Наверху сейчас.
Рафаэль вскочил с грохотом.
— И ты сидишь здесь, как ни в чём не бывало? — прозвучал его гневный крик на весь подвал. Затем он шагнул во тьме, зазвенел стеклом, загремел. — Эй, откройте! Слышите меня? Отоприте немедленно!
— Чего разорался? — послышался голос Симена.
— Дайте ящик, я не достаю до люка! Дайте что-то, чем можно ударить по крышке, да живо!
— С ней всё хорошо. За неё пока вступилась эта ваша крылатая…
— Да Леоны я и боюсь! — с отчаянием воскликнул Рафаэль. — Где мой ящик? Эй, наверху, слышите меня?
Ему дали ящик, и он стучал, пока не сдался, обессиленный. Гундольф, поддавшись тревоге, стучал тоже. Но то ли наверху не слышали, то ли предпочли не замечать — не открыли.
А люк закрыт был плотно, и вернее всего, чем-то ещё придавлен сверху. Не сдвинулся и на волосок.
— Она-то сюда — зачем? — только и спросил Рафаэль после.
— Подругу свою выручить хотела, — пояснил Гундольф. — О ней одной и думала. Я-то по рассказам понял, беднягу едва ли не на цепи держат, а поглядел и вижу, что жалеть такую нечего. А зря мы всё-таки стучали. Открыли бы нам, и что б мы сделали против них?
— Придумали бы, что. Только бы она продержалась до завтра…
— Да уж продержится, я думаю. Этой вашей Леоне она завтра нужна на площади, чтобы мне голову отрезать. Слушай, я, знаешь, терпеть не могу о людях спрашивать за спиной, но ты мне всё-таки скажи, что там за дело было со стариком и Кори? А то я чушь какую-то услышал.
— А ты, — неторопливо, подбирая слова, произнёс Рафаэль, — чего ради интересуешься?
— Да вот, — ответил Гундольф, —
