Кори родилась там, родилась и выросла. Её мать — слепая воровка, а отец — убийца. Большой Дирк! Она похожа на него, как две капли воды, и он был первым, кому она перерезала горло. Надеешься, ей трудно будет тебя убить? Ей это даётся очень легко, я видела, я видела!
Кори казалось, она ничего не видит и не слышит. И не чувствует. Но эти слова, бесспорно, она слышала — все, от первого до последнего.
— Вот же дрянь, — отчётливо произнёс Гундольф.
Поднять на него глаза было страшно. Конечно, дрянь. Притворялась человеком — он бы с такой и рядом не встал, если бы знал.
— Вот же дрянь, а она тебя ещё подругой считала. О тебе одной и тревожилась. От злых людей спасти хотела, только не удивлюсь я, если чернее сердца, чем твоё, во всей этой толпе не сыщется.
Леона, вскрикнув, ударила его по губам. Он не отступил, не защитился. И всё ещё держал руку Кори в своей.
— Леона, не нужно! — воскликнула Кори, высвобождаясь. Шагнула вперёд, становясь между ними. — Я знаю, это Рафаэль тебя научил. Это он мечтал о Раздолье, был готов убивать, но ты не такая, Леона! У него плохие мечты. Ты не должна его слушать!
Крылатая рассмеялась отрывистым, невесёлым смехом, непохожим на её обычный.
— Глупая Леона, вот что все думают, — сказала она Гундольфу.
Она всегда обращалась к кому-то другому, только не к Кори. Однажды — и это было чудом — Немая заговорила, но никогда не сказала ей ни слова, и это была ещё одна боль Кори. Они всегда переговаривались через кого-то, изъяснялись знаками. Иногда Леона писала камнем на земле.
«Дирк» — вот как она это объяснила. Ненавистный Большой Дирк, как видно, был отцом Кори — и если подумать, несложно догадаться, выбор невелик. Она росла и становилась на него похожей, и ненавидела своё отражение в зеркале, и Леоне было противно глядеть в это лицо. Ещё одна вина перед Немой, и тут уж Кори ничего не могла поделать.
— Все говорят: «Глупая Леона», — повторила крылатая. — «Бедная глупая Леона». Но Леона не глупая! Это она догадалась, как уйти со Свалки. И это у Леоны будет город, а не у жалкого слабого Рафаэля. А если бы Леона не делилась с Кори, у неё был бы целый мир! Почему Кори всё время пытается отнять то, что нравится Леоне? Почему Леоне всё время приходится её прощать? Уведите их, заприте их! Завтра Кори сделает так, как велено, и она всегда будет делать так, как велено, если хочет быть одной из нас!
Кори рвалась, но ничего не могла поделать. На неё навалились целой толпой, она даже больше не увидела ни Гундольфа, ни Симена. Только брусчатка перед глазами, и огни, слившиеся в одно, и кажется, руки выдёргивают из тела, и давят в спину — не вдохнуть. Мир потемнел. Тащили по лестнице — пара ударов, пара пропущенных ступеней — швырнули на пол. Привязали к ножке кровати и ушли, оставили в одиночестве. Только доносились весёлые голоса с улицы, отражались огни в стекле — жёлтые, белые, красные.
Связали на совесть, не вырваться. Кори всё равно пыталась. Тянулась, хоть ничем не зацепиться. Оставаться без движения значило сдаться, и даже мысль о том была невыносима.
А время шло, и небо за окном уже не казалось чёрным.
В этот час дверь тихо приотворилась, и в комнату кто-то вошёл.
— Ш-ш-ш! — услышала Кори. Над ней склонился человек — не разглядеть лица, только ботинки.
— Да не дёргайся, — раздался шёпот. — Проклятые лезвия совсем затупились. Кабы знать, что пригодится, наточила бы.
Руки освободились. Кори села, растирая левую, а тот, кто пришёл, занялся ремнями на её ногах.
— Сегодня на площади будет занятное представление. Леона потащит туда госпожу, ещё нескольких бедолаг, которые нам сегодня попались под руку. Твоего дружка. Моего брата. Я на него, конечно, была малость обижена все эти годы, но смерти ему не желала, а этим поди скажи.
— А где Рафаэль? — спросила Кори. — Я доберусь до него и всё остановлю.
Ткачиха хрипло рассмеялась.
— Дурочка, ты думала, что ли, он всем заправляет? Он, бедолага, пытался обуздать толпу, лежит теперь связанный почище тебя. Но этот ещё поживёт, пока он один знает, как изготовить капли.
— А где Леона?
Собеседница Кори посерьёзнела и стукнула её по лбу согнутым пальцем.
— Если ты к этой думаешь лезть, ну, тогда я зря тебя развязала. Давай сразу убью.
— Мне нужно с ней поговорить, она послушает. Она…
— Послушает, ага. Мне вот кажется, ты недолго проживёшь, даже если будешь делать, как она велит. Она тебя за старика не простила.
— Уже простила. Мы с тех пор виделись не раз, ты не знаешь просто.
— Это ты не знаешь. Когда ты в последний раз заявилась, это Леона тебя сдала. Сама она руку на тебя поднять не могла, но если бы эти разорвали, она бы не вступилась даже. Она постаралась их так привести, чтобы Рафаэль не услыхал. Это я за ним ходила, по счастью, успела, и он вмешался.
— Врёшь!
— Зачем бы мне? Ты вот что, убирайся, пока нас не застали. За этим окном труба до земли, беги, и кого в городе до утра поднять сможешь, зови, собирай. Не все здешние порядки мне нравились, но и что Леона решила, мне не по душе. Она зальёт этот город кровью, оставить хочет лишь немногих, чтобы работали на нас.
— Она не могла придумать такое! — с отчаянием воскликнула Кори, поднимаясь на ноги. — Не могла! Её кто-то научил…
— Беги уже, дура!
— А… что с остальными? Где их держат?
— Тебе не добраться, — мотнула головой Ткачиха. — Ну, живо, окно! На тебя вся надежда!
Кори распахнула створки. Встала на подоконник, потянулась, нащупала трубу — так далеко! А тело затекло и казалось чужим.
— А мальчишка? — спросила она. — Попадался вам мальчишка? Это он разболтал про Гундольфа?
— Встречали одного, — кивнула Ткачиха. — Ему повезло, Леона приняла его за старого друга, так что не обидит. Она его на Свалку отвезла, и уж не думала, что так скажу, но сейчас это лучшее место во всём городе. Ты не о нём думай, а о людях, которых сможешь собрать до утра. Всё, пошла, пошла!
Обхватив трубу, Кори съехала с грохотом. Старые крепления подались со скрипом, труба выгнулась, но удержала вес тела. Земля ткнулась в онемевшие ноги, и Кори побежала так, как никогда прежде.
По траве, топтать которую — преступление. По дороге с лампами, уже погасшими
