доложил Гэллоуэй, извлекая лезвие из разреза в плоти. – Порой бывает, что змеи кусают вполсилы или вовсе насухо, но ваша вколола полную дозу.
Оба мужчины молча разглядывали ногу, которая продолжала краснеть и опухать. Пембертон вспомнил, как нестерпимо воняла почерневшая нога Дженкинса. Впрочем, сам он был намного крупнее несчастного; это могло помочь организму справиться с ядом. Впервые с момента встречи на вершине уступа с гремучей змеей Пембертон осознал, насколько хуже все могло завершиться. Если бы он разозлил своим появлением сразу нескольких змей или не успел бы ухватиться за деревце, прямо сейчас умирал бы или уже лежал мертвым. Поняв это, Пембертон ощутил внезапный прилив бодрости – как в тот раз, когда бился на ножах с Хармоном или когда едва избежал медвежьих клыков и когтей. Но сильнее всего это чувство ощущалось в тот момент, когда они с Сереной лежали, сжимая друг друга в объятиях возле полыхающего дома. Даже острая боль в животе и пострадавших конечностях была бессильна приглушить этот восторг.
Гэллоуэй обтер лезвие о ткань своего мешка и, отложив нож в сторону, вновь присел на корточки. Пембертону был известен совет некоторых опытных охотников: яд из раны следует высосать. Вот только воспользоваться им самому было невозможно, и, черт побери, он не позволил бы прикасаться к себе гнилому рту Гэллоуэя. Вместо этого Пембертон сжал кожу вокруг раны, пытаясь пальцами выдавить побольше крови. Выдернув из ботинка кожаный шнурок, он затянул этот импровизированный жгут чуть повыше колена. Правая нога до того распухла, что даже расшнурованный ботинок пришлось раскачивать и дергать, чтобы снять. Избавившись от него, Пембертон стянул и носок. Кожа на ступне до того натянулась, что, казалось, вот-вот лопнет, как на перезрелом фрукте. Желудок сводило, словно Пембертон выпил залпом бутылку щелока. Гэллоуэй все это время сидел на корточках неподалеку, внимательно глядя на Пембертона.
– Сам я не смогу отсюда выбраться, – прошептал тот, чувствуя, как по телу катится волна озноба.
– А я при всем желании не сумею вас вытащить, – кивнул однорукий.
Виски у Пембертона пульсировали, будто зажатые железными тисками. Вкус яда во рту сделался сильнее, а желудок скрутило новым спазмом.
– Проклятое брюхо, – выдохнул Пембертон, невольно скрипнув зубами. – Не думал, что укус змеи вызовет такую резь.
– Змея тут ни при чем, – покачал головой однорукий. – Думаю, у вас в кишках тот сэндвич расшалился.
Произнося это, охотник не смотрел на Пембертона: Гэллоуэй глядел на запад, в сторону границы нового парка.
– Придется вам еще какое-то время полежать на этом лугу.
– Где моя винтовка?
– Кажется, я оставил ее у скалы, – ответил Гэллоуэй.
Пембертон в сердцах выругался.
– Возьми машину и найди телефон, – сдавленным от новой волны боли голосом распорядился Пембертон. – Позвони Боудену. Велишь ему взять врача и мчаться сюда. Сам поезжай в лагерь и найди Серену. Она скажет, что еще нужно сделать.
Сначала Гэллоуэй ничего не ответил. Вместо этого он отошел к мешку, сунул внутрь охотничий нож Пембертона и пальцами единственной руки пропустил завязки мешка через свой поясной ремень, проделав это на удивление ловко – едва ли не одним плавным движением.
– Она это уже сделала, – объяснил Гэллоуэй. – Уже сказала, что делать, я имею в виду. Как раз поэтому мне придется бросить вас тут.
Несколько секунд Пембертон ничего не понимал. Ему с такой силой скрутило кишки, что он схватился за живот, раздирая кожу ногтями, будто в попытке докопаться до источника боли. Его начало трясти, а боль ослабевала только затем, чтобы вернуться с прежней силой. Из-за головокружения Пембертон почти терял сознание, но посчитал, что виной тому не столько кровопотеря, сколько змеиный яд.
– Скорее всего, вам сейчас неможется из-за сэндвича, который приготовила ваша женушка, – сообщил Гэллоуэй. – Она подмешала в горчицу немного крысиного яду, а потом добавила еще и «Парижской зелени», чтобы подсластить. Я спрашивал, что делать, если вы почуете отраву, но она ответила, что мужчинам свойственно не замечать подвоха, пока они не упрутся в него кончиком носа. И была, похоже, права…
Помолчав, однорукий вытер с подбородка подтек пропитанной табаком слюны. Пембертон ощутил у себя во рту кровь: начали кровоточить десны. Кровь пришлось сплюнуть, чтобы ответить Гэллоуэю, но в этот момент тот заговорил вновь:
– Ваша супруга просила передать, что считала вас единственным человеком в целом свете, кто достаточно силен и чист, чтобы быть с нею наравне, да только вы все испортили. Не стоило пытаться уберечь того сопляка от смерти.
На несколько секунд закрыв глаза, Пембертон силился сосредоточиться сквозь боль. Он жаждал осмыслить услышанное, но задача выглядела непосильной. Тогда он попытался выбрать что-то одно:
– Как она узнала?
– Мама ей рассказала в тот самый день, когда я был в Кингспорте, но ваша супруга ей не поверила. Убедить ее вышло у шерифа Макдауэлла, когда я навестил его в камере. Он даже назвал точную сумму, которую вы ему вручили, и миссис Пембертон сверила ее с бухгалтерскими книгами. Тогда она и поняла, что шериф не лжет.
– Он рассказал об этом только тебе? Не Боудену?
– Боуден выбежал в заднюю дверь еще до того, как я приступил к делу: его там наизнанку вывернуло. И он не возвращался, пока я не закончил.
– Рассказал о ребенке… – скрипнул зубами Пембертон. – Макдауэлл воображал, что этим сохранит себе жизнь?
– Нет, – хмурясь, покачал головой Гэллоуэй. – Макдауэлл все понял, стоило мне войти в камеру. Он твердо знал, что ему не жить.
Всмотревшись в лицо однорукого, Пембертон понял, что видит тот же спокойный ровный взгляд, что видел перед собой и Макдауэлл.
– Знал ли шериф, где они спрятались?
– Мне думается, знал, – сказал охотник. – По крайней мере, куда они двинули из Ноксвилла.
– Но тебе не рассказал?
– И так было ясно, что Макдауэлл не расколется. О, я хорошенько его отделал! Любой другой на его месте мать родную продал бы, но он молчал до конца. – В задумчивости Гэллоуэй почесал культю. И продолжил после недолгой паузы: – Он заслуживал лучшего, этот Макдауэлл. Жил и умер по правилам, которые сам и установил. Будь у меня выбор, я со всей охотой убил бы его быстро.
Вытащив изо рта кусочек табака, Гэллоуэй с интересом рассмотрел его и зашвырнул в заросли горного лавра у подножия склона. Пембертон зажмурился. Слова давались ему все труднее; плавное скольжение мыслей от мозга к языку нарушилось. Выстроив из отдельных слов очередной вопрос, он помедлил, прежде чем задать его: сперва дождался, пока не прояснится в голове.
– Зачем же Макдауэлл рассказал тебе, что я ему помог?
– Не иначе решил, что так сможет
