ответ, его не заглушила даже совсем иная красота пейзажа, открывавшегося вокруг, сколько хватало взгляда. Казалось, до моря рукой подать, хотя оно и было еще далеко. Почва на участке, отделявшем нас от пляжа, казалась зыбкой, здесь были заросли камыша, дюны, кое-где стояла вода – мы как будто шли по недавно осушенному болоту.
Патрицио снова взялся за свое. Он опять клеился к Софии. Они шли в нескольких метрах от меня, босиком, держа обувь в руке, и о чем-то болтали. Наверняка Патрицио придумал что-то новенькое, чтобы выставить меня к позорному столбу. Я знал, как он любит очернять других и распространять клевету. Странно, но мне было почти все равно.
– Раньше мы приезжали сюда на велике, – объяснил Федерико. – Сюда непросто добраться, поэтому здесь всегда так – безлюдно, дико, даже в августе.
Стоило Федерико произнести эти слова – в паре шагов от места, где болотина переходила в настоящий пляж с мельчайшим золотисто-бежевым песком, отделенным от всего мира скалами, словно стеной, как мне все стало ясно. И на сей раз осознанию происходящего предшествовали чувства радости и вины, которые я уже не надеялся испытать, выйдя из леса. Теперь к ним присоединилась острая тоска.
Нет, я не ошибся, это был он: пляж, куда много лет назад привез меня папа, спасая от гнева учителя; заветная лагуна, символ крепкой связи с отцом; потерянный рай, куда я мечтал вернуться после его ареста и долгой разлуки. И вот он – тот же, что и прежде, ничуть не изменившийся, оставшийся нетронутым, словно по волшебству: его пощадило капризное время, превратившее меня в самозванца, а маму – в призрак. Здесь все осталось как было. Те же сухие деревья (по крайней мере, мне так казалось) лежали на тех же местах, почти у линии прибоя, словно трупы на месте преступления.
Пока остальные рассыпались в благодарностях Федерико – вот это да, просто рай, – пока, не теряя времени даром, стягивали футболки и бермуды, доставали из рюкзаков коврики и кремы от солнца, я замер, окаменев, чувствуя, как земля уходит из-под ног, дыхание перехватывает, как будто мы совершили вылазку не на один из красивых пляжей полуострова Арджентарио, а отправились в настоящее путешествие, устроили хэппенинг там, где время не властно, там, где я сделал первый шаг на пути к отцу, встречи с которым упорно избегал.
Домой мы вернулись как раз вовремя, чтобы, расположившись у бассейна, полюбоваться великолепным закатом в кричащих красках фовистов – такие бывают только в Маремме. Мы сразу взялись за аперитивы. У Монтенуово спиртного, не говоря уже о еде, было в избытке. На столике перед нами красовались все местные закуски: скьяччата, пекорино, финоккьона и, разумеется, erudite[107]. На кухне Эмилия, служанка, не упускавшая случая показать, насколько она не одобряет то, что мы с Софией делим постель, возилась с кушаньями, которые нам вскоре предстояло поглотить за большим каменным столом. По этому случаю Федерико, исполнив пожелания барышень, приготовил торт собственного изобретения – “Монтенуово тортен”, как он назвал его, средиземноморскую версию торта “Захер”, без глазури, с начинкой из выдержанных в сиропе цитрусовых и ягод вместо австро-венгерского абрикосового варенья. Устав после целого дня у моря, мы набросились на напитки и лакомства. Фередико поставил кассету, которую заставлял нас слушать в последнее время: слащавое попурри – Кристофер Кросс, Джино Ванелли и Гилберт О’Салливан.
Разговор крутился вокруг ожидаемой темы: приближающихся экзаменов. Трудно было сопротивляться искушению поверить, что их исход определит наше будущее, наше место во взрослом мире. В тот год выпускникам классических лицеев предстояло выполнить перевод с древнегреческого. Лавиния жаловалась: вот невезение! Насколько было бы проще переводить латинский текст, как выпало ее сестре!
– О, да среди нас латинистки! – хмыкнул Патрицио.
– Очень остроумно. В отличие от тебя мы с сестрой неплохо знаем латынь.
– С такой мамашей, как у вас, надо быть благодарными небесам за то, что вы неплохо знаете итальянский.
Даже не глядя на Лавинию, можно быть понять, что она покраснела как рак: ей было обидно за себя, за сестру, за то, что этот парень обращается с ней настолько грубо, но главное – за мать, которая, хотя и была непрезентабельной, все же не заслуживала хамского отношения.
Пусть мне и не хотелось это признавать, но Патрицио был наделен живым умом, хотя ему недоставало постоянства и самоотверженности. Его красноречие отличалось блеском, недостижимым для тех, кто его окружал. Найди он силы приложить таланты в другой сфере, он бы наверняка добился куда более достойных результатов, чем бредовые каламбуры и гнусности, лившиеся из него рекой. Впрочем, у меня не было права судить его с должной строгостью. Некоторые люди во всем видят гнильцу. Их так притягивает грязь, таящаяся в каждом из нас, что они не в силах противиться желанию вволю в ней покопаться. Но повторю: кто я такой, чтобы его судить? – Какая разница, – продолжил Патрицио, явно гордясь эффектом, который произвела очередная злобная тирада. – У отца есть знакомый в министерстве, он обещал нам достать задание не позже чем за сутки до экзамена. Девчонки, я вас предупредил: теперь вы знаете, кого ублажать.
Что бы сказала мама об ученике, который не только собрался жульничать, но и не нашел ничего лучше, как хвастаться этим на людях, зная, что вызовет зависть и восхищение? Что бы она сказала о том, кто мечтал, что ему заплатят натурой, если он поделится экзаменационным заданием?
Надеюсь, читатель простит мне юношеский всплеск морализма. Но главное – надеюсь, поймет, отчего, пытаясь докопаться до причин собственного негодования, я невольно вспомнил уроки нравственности, которые преподала мне мама. Скажу честно: меня мало волновало, что Патрицио привык действовать как пройдоха, и на его нигилистские проповеди в духе Ставрогина тоже было плевать. На самом деле я не мог избавиться – возможно, поэтому я уклонялся от разговоров? – от впечатления, которое произвел на меня день, проведенный на отцовском пляже, он пробудил во мне противоречивые чувства. В то время как остальные впервые в этом году купались в еще прохладном море, я играл привычную роль отверженного героя, сидел в сторонке, на упавшем дереве, в футболке, штанах и бейсболке, с мрачным и задумчивым видом.
Странно, что все эти годы я изо всех сил старался забыть о том, что отец бывал и таким – добрым, способным на нежность и находчивость, чтобы избавить сынишку от терзавших его детских страхов. Я проявил убогую мелочность, смирившись с мыслью о его виновности. Какой бы ни была природа совершенного им деяния, я
