Когда затих гром, грохотавший, казалось, где-то еще ближе,почти совсем над ними, Монкс, приподняв голову, наклонился вперед, готовясьвыслушать рассказ женщины. Лица всех троих почти соприкасались, когда двоемужчин в нетерпении переглянулись через маленький столик, а женщина тоженаклонилась вперед, чтобы они слышали ее шепот. Тусклые лучи фонаря, падавшиепрямо на них, еще усиливали тревожную бледность лиц, и, окруженные густымсумраком и тьмою, они казались призрачными.
— Когда умирала эта женщина, которую мы звали старойСалли, — начала надзирательница, — мы с ней были вдвоем.
— Больше никого при этом не было? — таким жеглухим шепотом спросил Монкс. — Ни одной больной старухи или идиотки насоседней кровати? Никого, кто мог бы услышать, а может быть, и понять, о чемидет речь?
— Ни души, — ответила женщина, — мы былиодни. Я одна была возле нее, когда пришла смерть.
— Хорошо, — сказал Монкс, пристально в неевсматриваясь. — Дальше.
— Она говорила об одной молодой женщине, —продолжала надзирательница, — которая родила когда-то ребенка не только втой самой комнате, но даже на той самой кровати, на которой она теперь умирала.
— Неужто? — дрожащими губами проговорил Монкс,оглянувшись через плечо. — Проклятье! Какие бывают совпадения!
— Это был тот самый ребенок, о котором он говорил вамвчера вечером, — продолжала надзирательница, небрежно кивнув в сторонусвоего супруга. — Сиделка обокрала его мать.
— Живую? — спросил Монкс.
— Мертвую, — слегка вздрогнув, ответилаженщина. — Она сняла с еще не остывшего тела ту вещь, которую женщина,умирая, просила сберечь для младенца.
— Она продала ее? — воскликнул Монкс вне себя отволнения. — Она ее продала? Где? Когда? Кому? Давно ли?
— С великим трудом рассказав мне, что онасделала, — продолжала надзирательница, — она откинулась на спину иумерла.
— И ни слова больше не сказала? — воскликнул Монксголосом, казавшимся еще более злобным благодаря тому, что он былприглушен. — Ложь! Со мной шутки плохи. Она еще что-то сказала. Я васобоих прикончу, но узнаю, что именно.
— Она не вымолвила больше ни словечка, — сказалаженщина, по-видимому ничуть не испуганная (чего отнюдь нельзя было сказать омистере Бамбле) яростью этого странного человека. — Она изо всех силуцепилась за мое платье, а когда я увидела, что она умерла, я разжала ее руку инашла в ней грязный клочок бумаги.
— И в нем было… — прервал Монкс, наклоняясьвперед.
— Ничего в нем не было, — ответила женщина. —Это была закладная квитанция.
— На какую вещь? — спросил Монкс.
— Скоро узнаете, — ответила женщина. —Сначала она хранила драгоценную безделушку, надеясь, наверно, как-нибудьполучше ее пристроить, а потом заложила и наскребывала деньги, из года в годвыплачивая проценты ростовщику, чтобы она не ушла из ее рук. Значит, если бычто-нибудь подвернулось, ее всегда можно было выкупить. Но ничего не подвертывалось,и, как я вам уже сказала, она умерла, сжимая в руке клочок пожелтевшей бумаги.Срок истекал через два дня. Я тоже подумала, что, может быть, со временемчто-нибудь подвернется, и выкупила заклад.
— Где он сейчас? — быстро спросил Монкс.
— Здесь, — ответила женщина.
И, словно радуясь возможности избавиться от него, онаторопливо бросила на стол маленький кошелек из лайки, где едва могли быпоместиться французские часики. Монкс схватил его и раскрыл трясущимися руками— в кошельке лежал маленький золотой медальон, а в медальоне две пряди волос изолотое обручальное кольцо.
— С внутренней стороны на нем выгравировано имя«Агнес», — сказала женщина. — Потом оставлено место для фамилии, адальше следует дата примерно за год до рождения ребенка, как я выяснила.
— И это все? — спросил Монкс, жадно и пристальноосмотрев содержимое маленького кошелька.
— Все, — ответила женщина.
Мистер Бамбл перевел дух, будто радуясь, что рассказ окончени ни слова не сказано о том, чтобы отобрать двадцать пять фунтов; теперь оннабрался храбрости и вытер капли пота, обильно стекавшие по его носу во времявсего диалога.
— Я ничего не знаю об этой истории, кроме того, о чеммогу догадываться, — после короткого молчания сказала его жена, обращаяськ Монксу, — да и знать ничего не хочу, так будет безопаснее. Но не могу лия задать вам два вопроса?
— Можете, задавайте, — не без удивления сказалМонкс, — впрочем, отвечу ли я на них, или нет — это уж другой вопрос.
— Итого будет три, — заметил мистер Бамбл, пытаясьсострить.
— Вы получили от меня то, на что рассчитывали? —спросила надзирательница.
— Да, — ответил Монкс. — Второй вопрос?
— Что вы намерены с этим делать? Не обернется ли этопротив меня?
— Никогда, — сказал Монкс, — ни против вас,ни против меня. Смотрите сюда. Но ни шагу вперед, а не то за вашу жизнь исоломинки не дашь.
С этими словами он неожиданно отодвинул стол и, дернув зажелезное кольцо в полу, откинул крышку большого люка, оказавшегося у самых ногмистера Бамбла, с величайшей поспешностью отступившего на несколько шагов.
— Загляните вниз, — сказал Монкс, опуская фонарь вотверстие. — Не бойтесь. Будь это в моих интересах, я преспокойно отправилбы вас туда, когда вы сидели над люком.
Ободренная этими словами, надзирательница подошла к краюлюка, и даже сам мистер Бамбл, снедаемый любопытством, осмелился сделать то жесамое. Бурлящая река, вздувшаяся после ливня, быстро катила внизу свои воды, ивсе другие звуки тонули в том грохоте, с каким они набегали и разбивались озеленые сваи, покрытые тиной. Когда-то здесь была водяная мельница: поток,ленясь и крутясь вокруг подгнивших столбов и уцелевших обломков машин,казалось, с новой силой устремлялся вперед, когда избавлялся от препятствий,тщетно пытавшихся остановить его бешеное течение.
— Если бросить туда труп человека, где очутится онзавтра утром? — спросил Монкс, раскачивая фонарь в темном колодце.
— За двенадцать миль отсюда вниз по течению, и вдобавокон будет растерзан в клочья, — ответил мистер Бамбл, съежившись при этоймысли.
