вынет козырь из колоды», — подумал Нестеров. И правда, Серов открыл аккуратную папку в синем переплете и достал фотографию молодого мужчины в белой рубашке, с фотоаппаратом в руках.
— Вы знаете этого человека?
Нестеров взял фотографию, но не торопился отвечать. Всем нутром он чувствовал, что тут дело поважней благонадежности или вербовки.
— Это Матиас Саволайнен, финский репортер, — подсказал Серов. — Коммунист, сотрудник «Рабочей газеты» Хельсинки. Вы встречались в Германии, незадолго до войны. Вспомнили?
Нестеров кивнул.
— Да, мы были знакомы по линии Коминтерна, когда я служил в Берлине.
Серов не стал уходить в околичности, спросил прямо:
— Алексей Петрович, вы сможете снова наладить с ним контакт? Это не вызовет подозрений. Саволайнен фоторепортер, он будет освещать Олимпиаду для «Рабочей газеты».
Алексей пожал плечами.
— Павел Андреевич, мы с ним не виделись с сорок первого года… Конечно, я готов помочь. Но скажите, для чего это нужно?
Серов убрал фотографию в папку.
— Скажу и даже не буду брать с вас расписку о неразглашении — сами все понимаете. Нам сообщили, что в Хельсинки должен прибыть важный чин американской внешней разведки. Его цель — выйти на связь с представителями советской сборной. (Пауза.) Предполагаем, что в нашей команде есть завербованный американцами агент.
— Кто? — Нестеров снова дал волю непосредственному чувству.
— К сожалению, мы этого не знаем. Но американцы ищут любую зацепку, чтобы добраться до наших военных секретов. А шведы хотят получить информацию о своем пропавшем самолете-разведчике…
В голове Нестерова наконец сошлись скандинавские руны, Один, финский репортер.
— Два ворона?
Серов бросил на Алексея одобрительный взгляд, дав понять, что тот прошел первую проверку на сообразительность.
— Хугин и Мунин, так шведы называли два самолета, под завязку набитые американской шпионской аппаратурой. Их задача — перехват сигналов советских кораблей и систем радиолокации. Тринадцатого июня, во время разведывательного полета, «Хугин» был потерян шведскими диспетчерами.
Нестеров не стал спрашивать, куда исчез самолет. Это не меняло сути , а праздное любопытство в подобных делах не проявляют.
Серов аккуратно поставил книгу обратно на полку.
— Поможете вычислить агента, Алексей Петрович? Что поделать, не получается у нас «Олимпиада вне политики». Боюсь, и не получится никогда — до полной победы коммунизма на всей планете.
Глава 3. БОЛЬ И ПАМЯТЬ
22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз, и всем советским представительствам был дан приказ в течение трех суток подготовиться к депортации — должен был пройти обмен дипломатических сотрудников Берлина и Москвы.
Разговоры про войну велись постоянно, обе стороны вооружались, но никто не мог поверить, что нападение и правда случится. Нестеров часто вспоминал тот день: утром оцепили особняк, который занимало их торгпредство, в помещение ворвался отряд гестапо. Обыски, аресты, изъятие бумаг, в том числе договоров, по которым через Минск и Киев в Берлин продолжали идти составы с зерном, углем и минеральными удобрениями.
Каким-то чудом в особняк пробрался Саволайнен, улучив момент в суматохе, и сообщил Нестерову, что Марию арестовали.
— Она в тюрьме Плетцензее. Задержали за шпионаж и госизмену вместе с группой французских коммунистов.
От чувства страшного бессилия и злости сводило скулы.
— Что мне делать, Матиас? Сбежать, остаться в Берлине? Наши решат, что я дезертир… Да и здесь найдут и схватят, — Алексей в отчаянии сжимал кулаки. — Чертов Гитлер, будь он проклят!
Матиас хорошо говорил по-русски, выучил язык еще когда жил в Выборге, до финской войны. Выдавал его происхождение только легкий скандинавский акцент.
— Мне передали — завтра ночью партию заключенных повезут на Веймар… Кажется, в лагерь. Мария и ее отец должны быть в этой партии.
Алексей понимал, как уцепился за его слова, в которых блеснула надежда.
— Что ты задумал?
— В тюрьме есть охранник, поляк… Он хочет бежать в деревню — боится, что его отправят на восточный фронт. Ему нужны деньги и поддельные документы.
Разговор шел в помещении котельной, ключ от которой по случайности оказался у Нестерова. Алексей пообещал, что раздобудет паспорт из запаса документов Коминтерна, и отдал Матиасу две тысячи марок, которые были при нем.
— Риск большой. Но мы должны попробовать, — обнадежил его Саволайнен, назначив место встречи.
Нестеров из окна показал ему забор, где в неприметном месте были раздвинуты прутья решетки ровно настолько, чтобы мог пролезть худощавый человек.
Уже тогда их план казался абсолютным безумием. Берлин тех дней вспоминался как черный, безвременный сгусток смерти и страха. Многие подробности начисто стерлись, и лишь короткие вспышки озаряли провал.
Нестеров помнил, как выбрался из особняка через ту же дыру в заборе. Помнил мотоцикл, который вел Саволайнен, а он сидел позади, помнил лесную дорогу. Два «Хеншеля» с брезентовыми бортами маячили вдалеке, и Нестеров представлял в одном из них Марию, испуганную и продрогшую, а рядом с ней мужчин и женщин, знакомых ей по работе в Коминтерне.
Что они хотели сделать? Подъехать к лагерю во время передачи заключенных и, показав поддельные бумаги, при помощи знакомого охранника увезти Марию и ее отца якобы на допрос в контрразведку. Им обещал помочь товарищ из местного подполья, кажется, ждала машина… Скорее всего, их расстреляли бы на месте — это Нестеров понимал сейчас. Но в тот момент они оба утратили способность трезво рассуждать. Казалось, что в обезумевшем мире сыграет только жизнь, поставленная на карту. И вот они ехали на мотоцикле вслед за «Мерседесом» сопровождения и «Хеншелями», в которых перевозили три десятка людей.
Машины отклонились от маршрута и повернули в лес, к военному аэродрому.
Шел поезд, задержавший мотоцикл. Нестеров и Саволайнен сбились с дороги, слетели в кювет. В сумерках заблудились в лесу, не зная, в какую сторону двигаться, пока вдалеке не послышались выстрелы.
Грузовики стояли у кромки болота, брезентовые тенты были откинуты, внутри — пусто.
Прожектор освещал поляну, на
