Ольга Погодина-Кузмина
Птицы войны
Повесть
Благодарность за идею, тему и материал автор выражает Юрию Суходольскому.
Посвящается Феликсу Дмитриевичу Сутырину.
Глава 1. ЧУЖАЯ ТЕРРИТОРИЯ
Завороженный обыденностью смерти, Ким пристально разглядывал крошечные розовые ладони, младенческие пальчики и коготки, открытые, словно бы удивленные черные глаза погибшего зверька, его шкурку с серебристым отливом. Маленькое существо, словно вылепленное искусным игрушечным мастером, было прихлопнуто железной скобой ровно поперек невесомого тельца.
Мальчик почувствовал, как слезы подступают к глазам. Вчера, помогая дяде Лёше устанавливать мышеловку, он не успел задуматься о том, что мышь и правда может в нее угодить, и не предполагал, что зверек окажется таким прекрасным.
— Попалась? — дядя Лёша вышел из ванной, вытирая полотенцем голову. Ким перевел взгляд на крепкие плечи, на шрамы от ранений на груди отчима.
Перед ним, героем войны, было стыдно распускать нюни, и Ким изо всех сил попытался сдержать рыдание. Но сухой комок в горле не давал вздохнуть, и что-то сильное, неодолимое, распирало грудь.
— Ну, ну, — Нестеров потрепал мальчика по волосам. — Давай-ка выкинем ее в ведро.
Но Ким уже рыдал, стыдливо уткнувшись лицом в локоть, сотрясаясь всем своим худеньким телом.
Алексей опустился на табурет, чтобы быть вровень глазами с десятилетним Кимом.
— Ну, развел мокрое дело… Мне ведь тоже мышку жаль. Убивать — работа нелегкая.
Взял из кармана пиджака, висящего на спинке стула, свой отглаженный, одеколоном пахнущий платок, протянул мальчишке.
— Но есть в жизни правило, Ким: на чужую территорию не заходи. Если ты мышь — живи в поле, в лесу, мы тебе не причиним вреда. А раз пришла в наш дом, не обессудь. Тут уж мы с тобой как с оккупантом… Вроде как с Гитлером, понимаешь?
Утирая лицо, мальчик кивнул. Нестеров открыл мышеловку, сбросил зверька на старую газету, завернул и выкинул в мусорное ведро. Накинул старую куртку и пошел выносить мусор во двор.
Вернулась Анна, мать Кима, — бегала снимать мерки к заказчице, принесла с рынка свежих яиц, плетенку с маком. Сели завтракать.
Вчера Алексей за вечерними хлопотами забыл, а скорее, не стал торопиться сообщать вроде бы и важную, но в неопределенность будущего направленную новость. Однако утром появилось стойкое чувство, что предназначенное свершится именно так, как он предполагал, словно бы за ночь стрелка его жизненного компаса выбрала направление и материя времени оформилась в непреложный факт.
Он проговорил, словно между прочим:
— Помнишь, Лысогоров — кучерявый такой, недотепа? Руку вывихнул на тренировке!
Анна повернулась к Нестерову. По ее лицу, словно тень пролетевшей птицы, скользнула тревога.
В черных глазах этой молчаливой, бледной, хрупкой, словно подросток, женщины обитала целая стая трепетных птиц: беспокойство, тревога, ожидание новой какой-нибудь беды. Нестеров знал, что птиц не обманешь улыбкой или показной беспечностью. Нужно быть честным, не фальшивить даже из самых добрых побуждений, все выкладывать начистоту.
— Срочно ищут ему замену… Если не найдут, придется ехать мне.
Ким, уже забывший о недавних слезах, с аппетитом уплетал бутерброд.
— Куда ехать, дядя Лёша?
— На Олимпиаду, в Хельсинки.
Анна молча, непонимающе моргала, словно пыталась перевести слова Нестерова с чужого языка. А Ким задохнулся от радостного изумления.
— На Олимпиаду!? Вот прямо сейчас?
— На той неделе. Сначала на базу в Эстонию, а оттуда…
Обхватив прозрачными ладонями чашку с синими цветами — почти в цвет голубым жилкам на ее руках, — Анна сделала несколько глотков остывшего чая. Вскочила, начала суетливо убирать посуду со стола.
Голос Кима звенел счастливым отчаянием.
— Вот здорово! В школе скажу — ведь не поверят! Дядя Лёша! Ты будешь там стрелять?
— Да, Ким, буду стрелять… А в школе скажи — я, как вернусь, к ним сам приду, все расскажу, пускай не сомневаются.
Нестеров поднялся, взглянул на Анну, пытаясь продолжить молчаливый разговор с тревожными птицами. Женщина отвела глаза.
* * *
Алексей Нестеров, тридцати восьми лет, мастер спорта, инструктор стрелкового клуба, войну окончил в звании капитана, начальником батальона в войсках связи. Был трижды ранен, имел боевые награды.
Внешность свою считал самой обыкновенной — темно-русые волосы, серые глаза, рост чуть выше среднего, руки и ноги на месте. Внимание слабого пола к своей персоне объяснял вполне понятным дефицитом мужчин в послевоенное время. Глазастые сестрички в медсанчасти, разбитные хохотушки в рабочих бригадах, томные буфетчицы с начесами и совсем юные, вошедшие в пору уже после войны, дочки партхозактива — Алексей мог выбрать любую. Но полгода назад, под новогодние праздники, в жизнь его случайно вошла и осталась рядом неприметная мать-одиночка с вечно опущенными ресницами и плотно сжатыми губами.
Жалел ее? Да. Хотел отогреть, заслонить собой от призраков страшного прошлого. Привязался к ее парнишке, видел свою общественную задачу в том, чтобы Ким вырос хорошим, правильным человеком с душой и совестью. Да что лукавить, Алексей и сам питался их нерассуждающей беззаветной любовью, вокруг себя выстраивая стену. Потому и выбрал Анну, что она ничем не напоминала ту давнюю, виной и болью застрявшую в сердце, погибшую в двадцать лет…
Нестеров думал об этом, пока шел по Гоголевскому бульвару на спортивную базу, чтобы узнать решение комиссии.
После дождя выглянуло солнце, осветило мокрую листву. Москва нарядная, мирная, сытая. Пенсионеры играют в шахматы на скамейке. С лотка продают мороженое — вафельные брикеты в пергаментной бумаге. Гуляют женщины с колясками. Взявшись за руки, парами, идут-щебечут школьники, не знавшие войны. Даст бог и не будут знать.
Мужчина в строгом пиджаке, высокий, седоватый, в роговых очках, вдруг привстал со скамейки.
— Товарищ Нестеров! Видел вас на базе… Вы на комиссию?
— Да.
— Пойдемте, я провожу. Меня зовут Серов, Павел Андреевич, спортивный клуб «Динамо». Назначен в
