кивает, давая понять, что согласен с замечаниями Эбенспергера, критика, ответственного за мероприятие. Критик назойливо размахивает руками, демонстрируя, что роман ему действительно интересен. В свою очередь издательница, особо не скрывая, следит за реакцией публики.
Хулио лишь вполуха слушает выступление: профессор Эбенспергер намекает на литературную дерзость и художественную непримиримость автора, мимоходом упоминая одну из книг Рильке, использует идею Вальтера Беньямина (хотя и не ссылается на него) и вспоминает стихотворение Энрике Лина (называя поэта панибратски – Энрике), который, по его словам, прекрасно синтезирует конфликт в «Излишках»: «Тяжелобольной человек мастурбирует, чтобы подать признаки жизни».
Еще до выступления издательницы Хулио покидает зал и направляется в квартал Провиденсия. Через полчаса почти машинально он оказывается в кафе, где когда-то познакомился с Гасмури. Хулио решает задержаться там в ожидании чего-то важного. А пока он покуривает. Смакует кофе и покуривает.
V. Два рисунка
Он погиб на встречной полосе и помешал движению.
Шику Буарки[7]
Финал этой истории должен бы нас взволновать, но не волнует.
Одним особенно долгим вечером Хулио решил начать работу над двумя рисунками. Первый изображает женщину, Марию, которая является также Эмилией. У нее темные, почти черные, глаза Эмилии и белые волосы Марии, задница Марии, бедра Эмилии, ноги Марии, спина дочери интеллектуала правых взглядов, щеки Эмилии, нос Марии, губы Марии, торс и маленькие груди Эмилии и ее лобок.
Теоретически второй рисунок проще, но дается ему с огромным трудом, Хулио проводит несколько недель за набросками, пока не находит подходящее изображение:
Деревце на краю обрыва.
Хулио наклеивает оба рисунка на зеркало в ванной, и теперь они напоминают сохнущие, только что проявленные фотографии. Они остаются там, полностью покрывая поверхность зеркала. Хулио не решается дать имя женщине, которую изобразил. Называет ее просто «Она». Подразумевается – это его Она. И он сочиняет для нее историю, которую не записывает, потому что не удосуживается изложить ее на бумаге.
Поскольку его родители отказываются давать ему деньги, Хулио решает подработать уличным торговцем на площади Италии. Бизнес приносит ему доход: всего за неделю он сбыл чуть ли не половину своих книг. Особенно хорошо заплатили за поэтический сборник Октавио Паса («Избранное» Октавио Паса) и за Унгаретти («Жизнь человека»), а также за старое издание полного собрания сочинений Неруды. Хулио избавился от словаря цитат испанского издательства «Эспаса-Кальпе», от эссе Клаудио Джакони о Гоголе, от пары непрочитанных романов Кристины Пери Росси и, наконец, от «Альуэ́» Гонсалеса Веры и «Фермины Маркес» Валери́ Ларбо́ – двух романов, которые он прочел, и не раз, но больше к ним возвращаться не станет. Часть вырученных денег он отложил на покупку специализированных пособий и журналов о бонсае, которые принялся методично изучать. Одно из руководств, видимо, наименее полезное, но самое подходящее для любителя, начинается так:
«Бонсай – это художественная копия дерева в миниатюре. Она состоит из двух элементов: живого деревца и контейнера. Оба должны находиться в гармонии, и выбор подходящего горшочка для ростка сам по себе – почти искусство. Растение может быть лианой, кустарником или деревцем, но обычно оно упоминается как дерево. Контейнер представляет собой, как правило, необычный горшок или интересный каменный блок. Бонсай никогда не называют «деревом бонсай», поскольку это слово уже включает в себя живой элемент. Если деревце высадить из горшка, оно перестает быть бонсаем».
Хулио запоминает это определение, потому что ему нравится, что какой-то камень можно считать «интересным», и самые разные уточнения здесь кажутся уместными. «Выбор подходящего горшочка для деревца сам по себе – почти искусство», – повторяет он, пока не убедится в пользе информации. И ему становится стыдно за свой импровизированный и никчемный роман «Бонсай», главному герою которого неведомо, что выбор горшочка сам по себе является видом искусства и что бонсай – это вовсе не «деревце бонсай», ибо само обозначение уже содержит в себе живой элемент.
«Уход за бонсаем подобен творчеству писателя, – делает вывод Хулио. – Писать книги все равно, что пестовать бонсай».
По утрам он нехотя ищет постоянное место работы. Возвращается домой в середине дня и почти ничего не ест, а начинает листать инструкции: он старается систематизировать их, охваченный проблеском надежды. Изучает предписания, пока его не одолеет сон. Углубляется в информацию о самых распространенных заболеваниях бонсая, о необходимости опрыскивать листья, об обрезке веточек, об ограждении ствола. Наконец он добывает семена и все необходимое, а затем ему удается вырастить бонсай.
Это женщина, молодая женщина.
Вот и все, что Мария смогла узнать об Эмилии. «Погибший – это женщина, причем молодая», – говорит кто-то за ее спиной. Девушка бросилась под поезд в метро на станции «Антон Мартин». В какое-то мгновение Мария решает пойти взглянуть на нее, но тут же подавляет свой порыв. Она выходит из метро, размышляя о том, каким могло быть лицо молодой женщины, которая только что покончила жизнь самоубийством. И Мария с меньшей грустью подумала о себе, вспомнила, как была когда-то более отчаявшейся, чем сейчас. Подумала о доме в городе Сантьяго-де-Чили, о саде этого дома: он без цветов и красивых деревьев, однако имеет право называться садом, поскольку, несомненно, это сад. И вспомнила песню Виолеты Па́рры: «Цветы в моем саду станут моими целителями». Мария направляется к книжному магазину «Фуэнтетаха», где условилась встретиться со своим поклонником. Его имя не имеет значения, за исключением того, что по пути она вдруг начинает думать о нем, о книжном магазине и о шлюхах на улице Монтера, а также о других проститутках с прочих улиц, которые не играют здесь никакой роли. Мария вспоминает еще и фильм, его название, который посмотрела пять или шесть лет назад. Так она начинает отвлекаться от истории Эмилии, от нашей истории. Мария исчезает по дороге в книжный магазин «Фуэнтетаха». Она отдаляется от трупа Эмилии и начинает навсегда исчезать из этого повествования.
И она исчезла.
Теперь остается Эмилия, одинокая и прерывающая движение поездов в метрополитене.
Далеко-далеко от трупа Эмилии, там, то есть здесь, в городе Сантьяго-де-Чили, Анита выслушивает очередную из привычных исповедей своей матери о ее супружеских неурядицах. Они кажутся бесконечными. Анита анализирует их с сердитым соучастием, словно это ее собственные проблемы, и испытывает некоторое облегчение, поскольку они все-таки не ее.
А вот Андрес нервничает: через десять минут начнется медицинский осмотр, и, хотя нет ни малейших признаков болезни, ему вдруг становится ясно: в ближайшие дни его ждут ужасные вести. Он начинает думать о своих дочерях
