Алехандро Самбра
Бонсай
© Петров Г., перевод на русский язык, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Посвящается Алели
Шли годы, а единственным, кто не изменялся, была девушка в его книге.
Ясунари Кавабата
Боль выявляется и проявляется.
Гонсало Мильян
I. Узелок
Вот так-то: в конце нашей истории она отходит в мир иной, и он остается один, хотя в действительности был одинок и за несколько лет до смерти Эмилии. Ну назовем ее Эмилией, а его – Хулио. Пусть ее звали или зовут Эмилией, а его звали, по-прежнему зовут и будут звать Хулио. Хулио и Эмилия. Итак, Эмилия покинула его, Хулио пока что жив, а остальное – художественный вымысел.
Впервые они переспали случайно. Их ожидал экзамен по второму разделу синтаксиса испанского языка – предмету, которым они не владели. Впрочем, с юношеской горячностью утверждали, что готовы ко всему, даже к изучению синтаксиса в доме близняшек Вергара. А учебная группа там собралась значительно больше, чем ожидалось. Один врубил музыку, пояснив, что привык под нее заниматься; другой явился с бутылкой водки, сославшись на то, что без алкоголя ему, мол, трудно сосредоточиться. Третий отправился за апельсинами: ему, видите ли, влом пить водку без апельсинового сока. К трем часам ночи все были пьяны в стельку, поэтому и улеглись спать. Конечно, Хулио предпочел бы провести ночь с любой из сестер Вергара, но моментально смирился с необходимостью разделить подсобное помещение с Эмилией.
Хулио не нравилось, что Эмилия задает бесконечные вопросы на занятиях, а ее раздражало, что Хулио запросто сдает экзамены, хотя редко наведывается в университет. Тем не менее в ту ночь они вдруг обнаружили чувственную близость, которую, впрочем, способна найти любая парочка, прояви она чуточку усердия в ее поисках. Стоит ли упоминать, что оба плохо сдали злополучный экзамен. Неделю спустя, получив шанс на пересдачу, они снова позанимались с близняшками и опять переспали, хотя на сей раз не было необходимости делить закуток: родители сестер Вергара совершали поездку в Буэнос-Айрес.
Незадолго до того как связаться с Хулио, Эмилия решила, что впредь будет просто сношаться, как принято у испанцев, а не заниматься любовью; она больше не станет ни с кем завязывать серьезные отношения, а тем более тупо трахаться. «Эта проблема наша, чилийская, – смущенно сказала Эмилия, воспользовавшись темнотой. – Вот в чем проблема юных чилийцев: мы слишком молоды, чтобы заниматься любовью, а значит, в нашей стране можно только трахаться, но нам с тобой это не подходит, давай лучше сношаться, как в Испании».
В ту пору Эмилия еще не знала Испанию. Через несколько лет она будет жить в Мадриде, городе, где ей предстоит много сношаться, но уже не с Хулио, а в основном с Хавьером Мартинесом, Анхелем Гарсией Атьенсой, Хулианом Альбукерке и даже (правда лишь единственный раз и отчасти вынужденно) с Каролиной Копец, своей польской подружкой. Но именно тогда, в следующую совместную ночь, Хулио стал вторым по счету сексуальным партнером Эмилии, или, как с долей лицемерия утверждают мамы и психологи, вторым мужчиной Эмилии, которая, в свою очередь, олицетворила для Хулио первые серьезные отношения. Он избегал таких связей, опасаясь не женщин, а своего серьезного подхода к ним, сознавая, что это таит не меньшую, а то и бо́льшую угрозу, нежели сам по себе слабый пол. Хулио понимал, что обречен на нечто подобное, и упорно пытался перечить судьбе, проводя время в стоическом ожидании ужасного и неизбежного дня, когда пресловутая серьезность воцарится в его жизни навсегда.
Первый бойфренд Эмилии был неловок, но в его неуклюжести присутствовала искренность. Он совершал много оплошностей, однако почти всегда умел их признать и исправить. Впрочем, существуют ошибки, не поддающиеся корректировке, и тот недотепа – первый – допустил одну или две из тех, что не прощают. Но они не достойны даже упоминания.
Обоим было по пятнадцать, когда они начали встречаться. А к тому времени, когда Эмилии исполнилось шестнадцать и семнадцать, неловкому парню все еще было пятнадцать. И в дальнейшем: Эмилии стукнуло восемнадцать, и девятнадцать, и двадцать четыре, а ему по-прежнему было пятнадцать, ей – двадцать семь, двадцать восемь, но ему пятнадцать, вплоть до ее тридцатилетия. Нет, Эмилия не продолжила счет своим дням рождения после тридцати, и не потому, что с той поры решила уменьшать свой возраст, а лишь потому, что через несколько дней после того, как ей исполнилось тридцать, она умерла. Так что кончились дни рождения – у покойников их не бывает.
Следующий бойфренд Эмилии был чересчур белокожий. С ним она открыла для себя альпинизм, велосипедные прогулки, бег трусцой и вкус йогурта. Да, среди прочего, это был период пристрастия к йогурту, что важно для Эмилии, прежде злоупотреблявшей писко[1]. Долгими сумбурными ночами она поглощала писко с кока-колой, писко с лимоном, а то и «чистый», безо льда. Они страстно обжимались, но до полового акта дело не дошло, ведь парень был слишком, по-европейски, белым, что вызывало у Эмилии недоверие, хотя и сама она была такой же, почти совсем светлой, однако с очень черными короткими волосами.
Ну а третий был серьезно болен. Она с самого начала знала, что их связь обречена, но все-таки отношения затянулись на полтора года. И он стал ее первым сексуальным партнером, первым мужчиной, когда ей было восемнадцать, а ему двадцать два.
Между третьим и четвертым – несколько любовных встреч на одну ночь, скорее, от скуки.
Четвертым стал Хулио.
Согласно глубоко укоренившемуся семейному обычаю, половую инициацию Хулио согласовали за десять тысяч песо с Исидорой, кузиной, которую, конечно, не звали Исидорой и которая не была двоюродной сестрой Хулио. Все мужчины в семье прошли через Исидору, молодую еще женщину с шикарными бедрами и некоторой склонностью к романтизму. Она соглашалась уделять им внимание, хотя и не была, как бы это выразиться, блудницей, совсем уж проституткой – она трудилась секретаршей адвоката, и не упускала случая упомянуть об этом.
В пятнадцать лет Хулио познал кузину Исидору и продолжал контачить с нею в последующие годы, получая свидания как дорогой подарок, когда достаточно сильно настаивал. Или когда жестокость его отца смягчалась, и тут же наступало так называемое раскаяние,
