склонились над ней. Миссия исправления была невыполнима – вы не пробовали исправить двойку на трояк? Вот и у нас ничего не получалось, хотя мысль о том, что нести такую тетрадку домой нельзя, уже конкретно сидела в моей голове.
Мы ещё немного подумали, и Наташка нашла выход – надо просто вырвать лист!
Эта идея некоторое время отлеживалась в моем сознании, но подруга настояла, и я (отметьте, именно я сама) вырвала лист, вытащив другую его половинку так, что бы ни осталось и следа. Результаты трудов порадовали, и я облегченно улыбнулась – жизнь опять была прекрасной – вокруг пели птички, цвела сирень, на небе не было одного облачка.
Долговязая подруга великодушно предложила:
– Давай спрячу этот листок в свой портфель, а то еще кто-нибудь найдет и отнесет твоей маме, – припугнула она.
Я согласилась – в голове наивной третьеклассницы еще не было мыслей о том, что мир не так хорош, как кажется, и что на свете есть элементарная человеческая подлость, которая иногда таится совсем рядом и прикрывается добродетелью.
Вприпрыжку добежав до дома, я свернула к своей калитке. Наталья шла за мной, и я не придала этому никакого значения – дети в те годы ходили толпами из одного дома в другой, а двери в домах (но это так, к слову) вообще не закрывались.
Мама накрывала на стол – время было обеденное.
– Как твои успехи, доченька? – спросила она.
– Сегодня никак, – ничуть не казнясь из-за вырванного листа, весело отвечала я, поправляя бантик в русой косичке.
Наташка почему-то замешкалась у входа – она рылась в своем портфеле, что-то выискивая там, наконец, вошла – и о, ужас! – в её руках был мой вырванный листок, а на нем сияла огненно красным цветом позорная двойка. Никогда в жизни больше не видела такого жгучего, постыдно-красного цвета! Она победно подняла этот листок над собой – как флаг на параде – и, состроив ехидную мину, торжественно произнесла:
– Только не надо врать, Викочка! Вот листок, который ты вырвала, и вот твоя двоечка! – закончив речь, она стояла с гордо поднятой головой – как партизанка на допросе и, по-видимому, ждала аплодисментов.
Её слова врезались в память на всю жизнь – так отпечатываются очень страшные или очень счастливые моменты – тот момент был страшным.
Мы с мамой застыли. В моих глазах был ужас – вот она, расплата – что же теперь будет? О причинах, заставивших Наташку совершить такое чудовищное предательство, вовсе не думала – столкнувшись с этим первый раз в жизни, я даже не знала, как назвать то, что она сделала. Мама же повела себя странно – вместо того, чтобы поругать меня, взяла из рук Наташи листок с моей двойкой, повертела его в руках и отправила девочку домой – аплодисментов не случилось…
Мы долго сидели за накрытым столом – обедать совсем не хотелось. Я плакала – даже не из-за вырванного листа – из-за Наташкиной подлости – ведь она сама подбила на это – подбила, а потом так подло предала! Мама гладила меня по голове и говорила, что люди часто говорят одно, а делают другое. Что в мире, к сожалению, есть предательство и подлость, обман и жестокость и никто не в силах предугадать, когда такое вдруг возникнет в твоей жизни. Что предают иногда даже самые близкие и, казалось бы, верные друзья – тем горче и страшнее бывает предательство. Говорила, что не сможет всегда быть со мною рядом, чтобы оберегать от подобных бед, и что я должна сама научиться отличать подлость от честности, добро от зла, хорошего человека от плохого, и не всегда пытаться перевоспитывать плохих людей, а, вероятно, просто избегать их – много чего еще говорила мне мама.
Честно признаюсь – не помню, какие я сделала выводы, ведь прошло столько лет! Я так же безоглядно верю людям, но все же подлецы возле меня случаются довольно редко. Может быть, получив жестокий урок в детстве, научилась не водиться с подобными?
Наташка же чистосердечно не понимала всей подлости своего деяния, считая, что поступила честно и правильно – прямо таки Павлик Морозов!
Вот только дружить с ней – по-детски беззаветно – я уже не могла – ведь если дружить с оглядкой – разве же это дружба?
Хорошо помню, как мама повела меня, тринадцатилетнюю девочку, на балет «Лебединое озеро». Мы сидели на балконе нашего провинциального театра, на самом верху, но видно было замечательно. Я, чуть дыша, впитывала волшебное действо, происходившее на сцене. Вот знаменитый танец маленьких лебедей – как здорово у них получается! А вот принц и множество балерин – очень красиво! А теперь белая лебедь – почему она вся дрожит, и руки трепещут – ну прямо как настоящие крылья?
Шла домой совершенно завороженная, не могла даже говорить. Потом бывала «в балете» не раз, но такого сильного впечатления почему-то уже никогда не испытывала.
Много разных книжек в доме было всегда, а однажды мама принесла сборник «Оперные либретто». Я «проглотила» их в один миг – понравилось, открыла еще раз. «Ползла» по страницам уже медленно, с толком, с чувством, с расстановкой, смакуя очаровательные места. Точно так же читала «В августе сорок четвертого» Ивана Богомолова. А вот ОГенри, которого любил и частенько цитировал отец, с первого раза совсем не поняла – казалось и шутки какие-то плоские и с юмором напряженка. Не знаю, что заставило взяться за нее второй раз, но теперь нашла для себя, чего раньше не видела. И только в третий раз получила огромное удовольствие, умирая со смеху. Да, такой тонкий юмор оценишь не сразу – открывая эту книгу вновь и вновь, находишь гениальные обороты речи, пропущенные тобой ранее.
Но жизнь показала – читая все подряд, я, бывало, делала неправильные выводы, следовала не тем идеям – несчастная любовь, разбитые судьбы да злая разлучница-судьба – разве такие идеалы должны быть у молодой, вступающей в жизнь девушки?
Как вспоминают соседи, родители были очень красивой парой – оба высокие, стройные. А вот характеры совсем разные. Отец, прямой, «как палка», не умел хитрить и лукавить – мама же владела этим в совершенстве – даже в картишках так ловко могла «свиснуть» из колоды козыря, что обнаруживали не сразу:
– Товарищи, а где козырь? Мама, это ведь ты его увела!
– Карте – место, карте – место! – смеялась она, и я опять оставалась в «дураках» – кукарекала или скакала по дому на
