– как и дедушка, электрик – приезжал из соседнего города Кисловодска делать проводку, бригаду штукатуров нанимали, шифер на крыше тоже укладывали специалисты. Наконец мы всей семьей поселились в полуподвале, заканчивая отделку второго этажа.
1958 год. С мамой и отцом на лавочке у дома.
…В тот день на дворе была поздняя осень – листва с деревьев давно облетела, за окном сыпал мелкий дождик. Мы с сестрой скучали в тесном полуподвале недостроенного дома. Мама, уходя наверх белить потолок в большой комнате, с собой не взяла:
– Маленьким девочкам там делать нечего – сыро, грязно, играйте здесь. Мы поиграли в куклы, полистали книжку, а потом сестричка заныла:
– Хочу гулять, хочу-хочу! – и я решилась. Нацепив пальтишки с шапочками и осенние ботики, вышли за дверь, перед которой в неглубокой яме стоял огородный инвентарь – лопаты, грабли, острый топор и что-то еще. Поднялись во двор – там пусто и скучно и тут, взглянув наверх, увидели строительный трап, тянувшийся к приоткрытой двери на второй этаж. А там, взгромоздившись на деревянные «козлы», возила щеткой по потолку мама.
– Пошли? – спросила я.
– Пошли! – обрадовалась сестра.
И забыв про строгий запрет, мы стали карабкаться по шаткому трапу. Я толкала сестренку перед собой и на четвереньках – скользко же! – лезла следом.
Первой поскользнулась сестра – ботики поехали назад по мокрым доскам, я попыталась схватить ее за шиворот, но не смогла! Мы полетели вниз и приземлились в аккурат в ту яму – вверх ногами. Первое что увидела, открыв глаза, была лопата – такая старая лопата с грязной ручкой – дальше грабли и топор – и все это было в пяти сантиметрах от моего носа.
А мама, увидев мелькнувшие пальтишки, уже бежала сверху – по одной вытаскивала нас из ямы, обнимала, и почему-то плакала. Потом повела в комнату, раздела, стала поить чаем, приговаривая:
– Какое счастье, ведь на пять сантиметров правее, и… – не знаете, что означало это «и…»?
К весне отделка дома закончилась – и вот готов второй этаж, куда мы и перебрались. Четыре просторные комнаты, коридор, веранда – было, где развернуться детям!
Во дворе посадили деревья, клубнику-малину – живите и радуйтесь!
1957 год, Ставрополь, озеро Сенгилеевское.
Наша «Победа», рядом тетя Надя, я, мама, отец, дедушка Емельян.
***
Иногда заболит-защемит сердце и захочется еще раз окунуться в омут белой сирени, процокать каблучками по родному переулку, где из-за цветущих деревьев не видно домов. К вечеру услышать щелканье соловья и крикнуть подружке через забор:
– Лорка, собирайся скорее, курсанты – «летуны» на подходе! – это была моя, и только моя неповторимая юность…
Неправильно говорят, что не надо возвращаться в прежние места. Возвращайтесь, обязательно возвращайтесь! Чтобы отпустила ноющая боль, и не знобило сердце, чтобы утихла тоска, и не звало прошлое.
Раньше казалось, что дом, в котором выросла, большой и красивый – в 1985-м году он уже таким не казался. А в переулке, вдоль прохода – полуразвалившийся «дувал» из огромных каменных валунов, мимо которого до сих пор ходят некоторые из моих подруг, и сосед тащится «на работу» к магазину – продавать «вразвес» сигареты с лотка…
По этой дороге ходила в школу я,
а по этой – мои дети, но это так, для сравнения…
Там где я росла, не было ни дорог с машинами, ни заводов с дымными трубами. Зимой каталась на санках со снежных гор, принося домой полные валенки снега и звенящие заледенелые варежки, а весной, набив карманы желтой черешней с деревца у калитки, устраивалась на лавочке, зачитываясь новым романом. Наверное, это была «Джейн Эйр» или «Женщина в белом».
Мама частенько говорила:
– Ты не читала «Сагу о Форсайтах» Голсуорси? И «Финансиста» Драйзера тоже? Да ты у меня, оказывается, совсем ничего не читала!
Срочно разыскав в библиотеке эту самую «Сагу» я забиралась на старую вишню и, устроившись на ее толстых ветвях, уходила с головой в книгу, срывая вишенки прямо в рот.
Еще одна песня души – орехи. Мы с трудом залазили на огромные деревья и набивали полные карманы еще не поспевшими плодами. Потом разбивали их камнем, вытаскивая мягкую середину – руки и губы сразу становились черными и долго не отмывались.
А в скворечнике каждую весну селились одни и те же скворцы. Скворчиха была небольшая, серенькая, скворец же покрупней, иссиня-черный, в мелкую светлую крапинку, и очень талантливый. Умел подражать скрипу двери и даже мяуканью кота Михели, чем приводил в замешательство бабушку Феню. Сидя на лавочке у дома, она зря смотрела на дверь, мол, кто это выходит во двор? Или подзывала кота: – Кис – кис-кис, – а кота-то и близко не было!
Потом мне купили пианино и отправили в музыкальную школу, но мучения длились года два, не больше. Все эти гаммы и трезвучия, диезы и бемоли наводили тоску, не нравилась даже знаменитая Бетховенская «К Элизе» – я сачковала, как могла. Наконец у мамы лопнуло терпение, и она позволила оставить эти бесполезные, как мне тогда казалось, занятия.
Подружек было множество и сначала мне казалось – все они хорошие, но потом приходило понимание – все люди разные…
Рассказ про двойку.
Две маленькие девочки шли из школы.
Нет, не так – мы с Наташкой шли домой. Нам было по десять лет, мы учились в одном классе и жили по-соседству.
Прекрасное весеннее настроение очень портила двойка – жирная конкретная двойка, тетрадка с которой лежала в моём портфеле.
Наша учительница не была злюкой, просто за мои «художества» ничего другого поставить было нельзя – это понимала даже я сама. Однако нести домой двойку совсем не хотелось – чем ближе к дому, тем медленнее передвигались ноги. Наконец мы уселись под кустом сирени и задумались над моей печальной судьбой – что же делать? Честно говоря, сама я не видела никакого выхода, а подруга еще и подлила масла в огонь:
– Викочка, ты что же, хочешь расстроить маму?
– Нет, конечно, но что поделаешь?
– Давай её исправим – ну на тройку хотя бы! – это была отличная, а самое главное, свежая мысль!
Мы достали злополучную тетрадку и
