не были вполне неправы, когда считали его покровителем этих врагов церкви. Не он сам, а его партия, ведя жестокую борьбу с папством, становилась естественной союзницей и покровительницей ереси. Эццелино мог до слез трогаться увещаниями Григория IX, тогда еще папского легата, но жечь еретиков было для него политически бессмысленно. Когда во Флоренции «покровители патаренов» искали себе опоры, они прежде всего обратились к подеста гибеллину и легко убедили его, что в интересах империи — защита еретиков. Естественно, что ересь легче и быстрее распространялась среди гибеллински настроенных слоев. Позднее яркий пример связи ее с гибеллинизмом дают последние минуты итальянских Гогенштауфенов, когда земли Уберто Пелавичини сделались прибежищем еретиков, хотя сам он едва ли был большим патареном, чем уже известный нам Джованни Тйньози.
Был, впрочем, еще один момент, делавший союзниками еретиков даже не гибеллинские города и обострявший отношение к ним пап. Это чисто материальные интересы церкви, в которых она сталкивалась с растущими и умеющими отстаивать себя коммунами. Примером может служить одна булла Григория IX от 29 апреля 1227 г. Она обращена к potestates et populi civitatum Lombardiae{19}, но то же самое, о чем она говорит, применимо и к Витербо, и к маленькому Прато, и к другим мелким и крупным городам верхней и средней Италии. Папа ставит в вину ломбардским городам прежде всего «labes heretice pravitatis» и лицемерное исполнение постановлений против еретиков, но не забывает и нарушения городскими властями «ecclesiastica libertas»{20}, которая почти погибла в их землях и удалилась от них. Не везде, конечно, это сказывалось столь резко, но действия ломбардских магистратов только наиболее яркое выражение повсеместной материальной борьбы с клиром. Повседневную мелочь жизни мы можем найти в изобильном количестве, хотя бы в актах, издаваемых субальпийским обществом историков. От какой-нибудь тяжбы горожанина с церковью, или монастырем, или простым клириком один только шаг до общих мероприятий, особенно в нуждающихся в деньгах и доходах городах. Здесь всегда готовая почва для разногласий с церковью, для сближения с еретиками, с которыми соединяет общее недовольство клиром, общая, хотя и исходящая из разных мотивов и ведущая к разным целям, борьба с ним. Сама церковь мешала своих врагов, превращая политическую борьбу в религиозную, называя гибеллинов патаренами (что, конечно, лишний раз свидетельствует о распространенности и значении последних). Ближайший анализ источников приводит к некоторому уменьшению роли еретиков, показывая расплывчатость терминологии эпохи, но он же везде открывает этих самых еретиков, прятавшихся за спиной разнообразных врагов церкви, — еретиков, часто неуловимых, как неуловим меняющий свою личину «новый протей» — катарский перфект. И если бы мы могли оценить всю силу родственных связей, совместной жизни и деятельности, значение для низших классов и самой коммуны создаваемых катарами экономических организаций, нам стало бы вполне понятным, как сплелась ересь с жизнью общества, как глубоко ушли ее корни в народную жизнь. Узы, связывавшие ее с народною жизнью, развязать было невозможно, их можно было только разрубить.
5. В очерченных выше пределах жил и волновался катаризм, сгущаясь то в одном, то в другом месте, выступая наружу при благоприятных условиях, таясь и разрежаясь на время в момент гонения. В счастливый час быстро росли приверженцы и покровители ереси, при первых бедствиях многие отпадали, храня в сердце готовность вновь примкнуть к секте, и оставались только верные, не терявшие связи с «совершенными». О распространении и связях катаров друг с другом сообщает нам Ивон Нарбоннский. Обвиненный перед папским легатом в прикосновенности к ереси, он — «поп conscientiae scrupulum, sed causae turpitudinem erubescens»{21} — почел за лучшее для себя (и во всяком случае для нас) уклониться от суда. Может быть, он действительно был задет волною ереси; по крайней мере, жаловаться на свою судьбу Ивон стал прежде всего патаренам. Долгое время пробыл он у них в Комо, отсюда был препровожден ими в Милан, связи с которым были достаточно живы и в котором еретики Комо знали, куда поместить своего нового собрата. Из Милана Ивон перебирался — все в среде патаренов — из города в город, «оmnes pertransiens civitates Lombardiae»{22}. Был он в Кремоне, Лоди, пил «славные вина патаренов» — «nobilissima Paterinorum bibi vina, rabiolas, et ceratia et alia illecebrosa comedens»{23}. Везде его провожали еретики — «semper inter Paterinos, semper in recessu accepi ab aliis ad alios intersigna». Наконец с дозволения их епископа Петра Галла, «впоследствии, как я слышал, низложенного ими за какое-то прелюбодеяние», Ивон оставил Кремону и «cum quodam fratre laico»{24} направился на северо-восток, совершил путь по каналам Аквилеи и добрался до Фризака (in oppido apud Frisac). Остановившись там у братьев, он на другой день уже один пошел в Каринтию и далее в Нейштадт: ему удалось в конце концов освободиться от катаров. Письмо Ивона дает некоторое представление о связи катаров северной Италии друг с другом, но эта связь распространялась далее. В процессе 1228 г. во Флоренции есть указание на Герардо ди Раньери Чивриани, «верующего» секты, бывшего в Ломбардии и общавшегося там с разными еретиками и ересиархами. Петр Ломбардский действовал и в Орвието, и в Витербо. Из Ломбардии ересь была занесена в Неаполь, и нет никаких оснований предполагать, что связь Неаполя с севером порвалась, если юг Италии связан с югом Франции еще в начале XIV века, как засвидетельствовано это «Актами Тулузской инквизиции»; а тогда катаризм уже умирал и еретикам было труднее и двигаться, и жить. В данной связи поучителен процесс Арманна Пунгилупа. Данные этого процесса относятся к довольно позднему времени — к концу 60-х годов XII века, но это не мешает воспользоваться ими для более ранней эпохи.
Арманн, после смерти своей так скомпрометировавший римскую церковь, знал и посещал дома еретиков в Вероне (ок. 1265 г.) — дом мессира Бергонгия, где и принял consolamentum{25}, дома матери одной свидетельницы Ренгарды, дом Беллиарды, дом самого еретического епископа Бонавентуры Белисмагры и многие другие. Много еретических домов было в Римини, не меньше, вероятно, в самой Ферраре, в Виченце и в других городах и местечках. «Свидетель спросил его (Арманна), как узнает он эти дома». Тот ответил ему: «Я хорошо знаю их, так как на них есть особые знаки». А когда сам свидетель (свидетель был credens) сказал: «Укажите мне эти знаки», Пунгилуп ответил: «Этого я не хочу сделать». Патарены осведомлялись друг о друге, передавали один другому поклоны и приветствия. Около 1260 г. Пунгилуп спрашивал одного свидетеля,
