Оливер поспешил исполнить ее просьбу. Молодая леди, делаяусилие, чтобы вернуть прежнюю жизнерадостность, заиграла более веселую мелодию,но пальцы ее беспомощно застыли на клавишах. Закрыв лицо руками, она опустиласьна диван и дала волю слезам, которых больше уже не могла удержать.
— Дитя мое! — обняв ее, воскликнула стараяледи. — Такою я тебя никогда еще не видела.
— Я бы не стала тревожить вас, если бы могла, —отозвалась Роз. — Право же, я очень старалась, но ничего не моглаподелать. Боюсь, что я и в самом деле больна, тетя.
Она действительно была больна: когда принесли свечи, ониувидели, что за короткий промежуток времени, истекший после их возвращения,лицо ее стало белым как мрамор. Выражение ее по-прежнему прекрасного лица былокакое-то иное. Что-то тревожное и безумное появилось в кротких его чертах, чегоне было раньше. Еще минута — и щеки ее залились ярким румянцем, и диким блескомсверкнули нежные голубые глаза. Затем все это исчезло, как тень, отброшеннаямимолетным облаком, и она снова стала мертвенно-бледной.
Оливер, с беспокойством следивший за старой леди, заметил,что она встревожена этими симптомами; по правде говоря, встревожен был и он,но, заметив, что она старается не придавать этому значения, он попыталсяпоступить также, и они добились того, что Роз, уходя, по совету тети, спать, былав лучшем расположении духа, казалась даже не такой больной и уверяла их, будтоне сомневается в том, что утром проснется совсем здоровой.
— Надеюсь, — сказал Оливер, когда миссис Мэйливернулась, — ничего серьезного нет? Вид у нее сегодня болезненный, но…
Старая леди знаком попросила его не разговаривать и, сев втемном углу комнаты, долго молчала. Наконец, она дрожащим голосом сказала:
— И я надеюсь, Оливер. Несколько лет я была оченьсчастлива с нею, может быть слишком счастлива. Может прийти время, когда меняпостигнет какое-нибудь горе, но я надеюсь, что не это.
— Что? — спросил Оливер.
— Тяжкий удар, — сказала старая леди, —утрата дорогой девушки, которая так долго была моим утешением и счастьем.
— О, боже сохрани! — быстро воскликнул Оливер.
— Аминь, дитя мое! — сжимая руки, отозваласьстарая леди.
— Но ведь никакой опасности нет, ничего страшного неслучилось? — воскликнул Оливер. — Два часа назад она была совсемздорова.
— Сейчас она очень больна, — сказала миссисМэйли. — И ей будет хуже, я уверена в этом. Милая, милая моя Роз! О, чтобы я стала без нее делать?
Печаль ее была так велика, что Оливер, скрывая свою тревогу,стал уговаривать и настойчиво упрашивать, чтобы она успокоилась ради молодойледи.
— Вы подумайте, сударыня, — говорил Оливер, аслезы, несмотря на все его усилия, навертывались ему на глаза, — подумайтео том, какая она молодая и добрая и какую радость и утешение дает она всемокружающим! Я знаю… я уверен… твердо уверен в том, что ради вас, такой жедоброй, ради себя самой и ради всех, кого она делает такими счастливыми, она неумрет! Бог не допустит, чтобы она умерла такой молодой.
— Тише! — сказала миссис Мэйли, кладя руку наголову Оливера. — Бедный мой мальчик, ты рассуждаешь как дитя. Но все-такиты учишь меня моему долгу. Я на минуту забыла о нем, Оливер, но, надеюсь, мнеможно простить, потому что я стара и видела достаточно болезней и смертей,чтобы знать, как мучительна разлука с теми, кого любишь. Видела я достаточно иубедилась, что не всегда самые юные и добрые бывают сохранены для тех, кто ихлюбит. Но пусть это служит нам утешением в нашей скорби, ибо небесасправедливы, и это свидетельствует о том, что есть иной мир, лучший, чем этот…а переход туда совершается быстро. Да будет воля божия! Я люблю ее, и он знает,как я ее люблю!
Оливер с удивлением увидел, что, произнося эти слова, миссисМэйли, с усилием прервав сетования, выпрямилась и стала спокойной и сдержанной.Еще более изумился он, убедившись, что эта сдержанность оказалась длительной и,несмотря на все последующие хлопоты и уход за больной, миссис Мэйли всегдаоставалась энергичной, спокойной, исполняя свои обязанности неуклонно и,по-видимому, даже бодро. Но он был молод и не знал, на что способны сильныедухом при тяжелых испытаниях. Да и как мог он знать, если даже люди, сильныедухом, так редко сами об этом догадываются.
Настала тревожная ночь. Наутро предсказания миссис Мэйли, ксожалению, сбылись. У Роз началась жестокая, опасная горячка.
— Мы не должны сидеть сложа руки, Оливер, и поддаватьсябесполезной скорби, — сказала миссис Мэйли, приложив палец к губам ипристально всматриваясь в его лицо. — Это письмо следует как можно скорееотправить мистеру Лосберну. Нужно отнести его в городок, где рынок, —отсюда не больше четырех миль, если идти по тропинке полем, а из города егоотошлют с верховым прямо в Чертей. В гостинице возьмутся это исполнить, а ямогу положиться на тебя, что все будет сделано. Я это знаю.
Оливер не ответил ничего, но видно было, что он рветсянемедленно отправиться в путь.
— Вот еще одно письмо, — сказала миссис Мэйли изадумалась. — Право, не знаю, посылать ли его сейчас, или подождать, покаувижу, как развивается болезнь Роз. Мне бы не хотелось его отправлять, пока яне опасаюсь худшего.
— Это тоже в Чертей, сударыня? — спросил Оливер,которому не терпелось поскорее исполнить поручение, и он протянул дрожащую рукуза письмом.
— Нет, — ответила старая леди, машинально отдаваяписьмо.
Оливер бросил на него взгляд и увидел, что оно адресованоГарри Мэйли, эсквайру,[41] проживающему в поместье знатноголорда — где именно, он не мог разобрать.
— Послать его, сударыня? — с нетерпением спросилОливер, поднимая глаза.
— Нет, пожалуй, не надо, — ответила миссис Мэйли,беря назад письмо. — Подожду до завтра.
С этими словами она вручила Оливеру свой кошелек, и он, немедля больше, зашагал так быстро, как только мог.
Он бежал по полям и тропинкам, кое-где разделявшим их; топочти скрывался в высоких хлебах, то выходил на открытый луг, где косили исклады — вали в копны сено; лишь изредка задерживался он на несколько секунд,чтобы передохнуть, и, наконец, вышел, разгоряченный и покрытый пылью, нарыночную площадь маленького городка.
