Оборотился он к Воротынскому, который бился с двумя мастеровыми, пока Потап сражался со стариком. Однако сейчас стоял боярин один, кровь стекала с меча его, а двое противников лежали на земле. Один пошевелился в беспамятстве, князь подошел к нему и с наслаждением, медленно погрузил меч в его сердце. Парень затих.
Кинулся Потап к нему, но опередил Петр плотника, крикнул:
— Пришла награда за дела твои бесовские, за погибель людскую.
— Давно ждал тебя, холоп, давно хотел свести тебя с земли вслед за сынком твоим, выродком, — ответил тот.
Но не задели Петра низкие слова боярина, уже не мог оскорбить его нечистый, столь им презираемый. Почти и ненависти не испытывал кожевник, лишь твердое убеждение, что невозможно позволить ворогу и дальше белый свет поганить, и только Петр своими руками должен пресечь его жизнь подлую, все вокруг загрязняющую.
Понял мысли кожевника Воротынский, и как будто что-то стронулось в его мертвых черных глазах, дрогнула уверенность в силах своих. Скрестились мечи врагов давних, крепкие у обоих, выбившие искры от удара. Высоки и сильны бойцы, равны в ратном деле, нельзя предугадать, за кем победа останется.
Замер бой вокруг, все наблюдают за встречей двух главных врагов, от исхода которой победа тех или иных зависит.
От усилий удержаться, встретивши удар мощный, трава под ногами бойцов истопталась, смешалась с землей.
Воротынский в шлеме, и все норовит ударить Петра в непокрытую голову. Но тот, уже раной прежней наученный, ловко от ударов уклоняется, парируя их своими. Тоже метит в голову, уверенный, что меч его рассечет шлем боярский. Знают оба, что лишь один живой останется после боя, оба все силы свои и умения прилагают, чтобы поразить противника.
Рана кровоточащая на лице много сил у Петра отняла, но не сдается он, не может сдаться в этом бою. Тяжелый меч боярина отразил Петров удар, и вот клинок его острием свободно к груди приблизил, норовя в сердце попасть. Да не подвела броня, не порвалась, не пустила сталь каленую к сердцу горячему, живому. Но мощность удара заставила Петра покачнуться, чем немедленно воспользовался Воротынский.
Взмахом меча, зажатого обеими руками, стремился он снести голову кожевнику, открыв при этом грудь свою. Меч Петра пробил ему кольчугу на плече, обагрив кровью одежу боярина. Теперь тот покачнулся, но второй удар Петра встретил и сумел отразить его. Залитый кровью, но не устрашенный, продолжал наступать Воротынский, заставляя его обороняться.
Тут кинулся вперед Спиридон, потрясая своим бердышем, да схватил его Потап, грозно заревев:
— Не смей, поганец, двое на одного бьются.
Услышал Петр слова отца Михаила, призывавшего его к мужеству. Подумал о том, что бьется не за жизнь свою и даже не за семью, а победа его будет погибелью нечистых. Собрал все силы, рванулся вперед, отбив меч Воротынского, да и грянул страшным ударом по шлему боярина, пробив его и нанеся врагу смертельную рану. Закачался князь, меч опустил, шлем расколотый с головы упал. Лицо кровью залилось, клинок из рук выпал. Смерть последние краски согнала с лица, и так всегда синевато-белого. Но оставалась искра жизни в черных глазах его, пристально и тяжело глядящих на Петра.
— Ты победил сейчас, но мы еще встретимся. Не окончен бой, — прошептали холодеющие губы, и боярин упал замертво.
Мгновенное оцепенение покинуло окружающих, бросились бежать корочуны, облик человеческий утратившие, за ними холопи боярские. Огляделся Петр — усеяно поле телами приспешников княжеских, но много и честных людей полегло в битве с нечистью.
Солнце поднялось, освещая скорбную картину, но не напрасны жертвы великие, ибо общая цель достигнута — народ освободился от черной пелены дурмана, насылаемого силами злыми, заставляющего терять достоинство человеческое, совершать злодеяния кровавые.
Видя, как бегут побежденные злодеи, Потап и Петр не радость испытывают, а страх невиданный — сбудутся ли слова травницы? Вдруг раздался страшный крик Спиридона, не посвященного в их тайну. Он указывал дрожащей рукой на лес, от которого шла старушка, ведя за собой Алешу и Полюшку.
Обмер Петр. Хоть и страстно ожидая встречи, он все же сомневался, и радость от исполнения желания как бы придавила его. Она была так огромна, что сердце не справлялось с нею, отзываясь острой болью. Но сбросив оцепенение, кинулся Петр, а за ним Потап через все поле. Упал кожевник на колени перед маленькой фигуркой сына, обнимая его, засматривая в светлые зеленые глаза, что все это время грезились, как наяву — но все же лишь грезились. И невозможность увидеть их наяву убивала, исторгая вопль «За что? Где ты, мальчик мой, хоть на секунду бы увидеть тебя, сказать, как был ты светом очей моих, жизнью моей».
И Петр, с детства не плакавший, вдруг зарыдал, ощущая, как лопается сковывающий его душу ледяной панцирь. Потап, по-медвежьи обняв жену, зарылся лицом в ее волосы, сбив кокошник, на что уже никто не обращал внимания.
— Полюшка, милая, живая, я без тебя пропал. Виделась ты мне всегда, и боялся я взглянуть в глаза твои, ибо виновен пред тобой за трусость. Не защитил тебя, когда ты в помощи нуждалась. Простишь ли? Да и не только за это, и другие грехи есть на душе моей — прости, радость моя, счастье мое.
В глазах мальчика и женщины выражалось удивление, они не помнили ничего, с ними произошедшего. Много времени потребуется, чтобы все определить да на места поставить. Вдруг, на окраине поля, там, где лес начинался, появились Хорс и нимфа, прощально махавшие Петру. Завидя их, Потап порывался было бежать, чтобы поблагодарить нимфу, но кожевник, улыбаясь, удержал его:
— Оставь, Потап. Хорсу и Оксане не нужны сейчас собеседники. А о нашей безмерной благодарности они и без слов знают.
Потап остановился, но чувства распирали его, и он нашел им выражение в крепких объятиях и поцелуях, которыми награждал отбивающуюся травницу.
— Дядька Петр, — с обидой произнес Спиридон. — Думал я, что в семье живу, а ты скрыл от меня такую радость возможную.
— Прости, Спиридонка, — ответил Петр. — Конечно, в семье, где еще живешь. Но я и Аграфене не говорил, боялся, не сбудется предсказание, горе, как новое, сердца жечь будет. Прости, знаешь, что и ты сын мне.
Спиридон успокоился, улыбаясь, подхватил на руки Алешу. Часть людей осталась на поле, чтобы забрать убитых, да закопать полегшую в бою нечисть. Остальные, во главе с Петром, возвратились домой, обсуждая подробности боя, чудесное спасение Алеши и Полюшки, будущую радость Аграфены.
Толпа, как узнали они впоследствии, дошла-таки до Воробьевых гор, но, без зачинщиков боярских, никаких бед не сотворила. Петр шел, прижимая к себе сына, вглядываясь в лица окружающих его людей и думал, что сегодняшний день изменил жизнь не только его и Потапа, но и всех, кто нашел в себе мужество восстать против зла. Объединило их новое товарищество, спаялось оно общей высокой целью, проверено боем, где каждый мог положиться на сражающегося с ним плечом к плечу, готового не только поддержать, но и пожертвовать своей жизнью во имя этого нового единства.
