Глава первая
Грязный потолок нависает над головой. Ты смотришь на него, и в темноте он кажется неестественно низким. Ночь за окном пульсирует, пританцовывает в такт мелодии Вагнера, звучащей в твоих ушах. Сердце бешено бьется. Дыхание неровное. Тело покрыто липким потом. Сон цепляется за сознание. Дивный сон… Но откуда же тогда этот страх? Встань с кровати. Осторожно, стараясь не разбудить женщину, спящую рядом. Свет не включай – ты и так видишь очертания мебели. Теперь дверь. Она открывается на улицу, сгребая с крыльца наметенный за ночь снег. Холодно. Ты стоишь босиком на обледенелых ступенях, и мороз пробирается под кожу. Посмотри на небо – черное и звездное, недосягаемое, бесконечное… Вот откуда этот страх. Ты застрял на этой промерзшей до самого ядра планете, и нет ни одного шанса сбежать отсюда. А сон…
В нем ты был на Афине. Шел по цветущему яблоневому саду, слушал шум морских волн и разговаривал на родном языке… И женщина. Ты слышал ее смех. Видел ее белое платье сквозь ветви деревьев. Теплый ветер трепал длинные белые волосы. Не золотистые, не русые, а кристально белые. И небо. Оно было голубым и чистым. Огромные корабли бесшумно проплывали над твоей головой, напоминая о себе ползущими по земле тенями. И ты был счастлив. Определенно счастлив. Потому что это был твой родной дом… А здесь… Здесь лишь метель и холод. И ни одного шанса на спасение. Ни одного шанса… Словно могила, из которой не выбраться. Ты лежишь в гробу из сосновых досок с таким маленьким окошком напротив твоего лица. Лежишь и смотришь, как люди, там, высоко, скорбят о тебе, бросая на дно могилы комья земли. Она разбивается о крышку гроба, скатывается вниз, копится и копится, наполняя могилу… И вот уже ты погребен заживо. Сгинул в разверзшейся пасти промерзшей планеты…
– Может, закроешь дверь? – слышишь ты женский голос за своей спиной.
Тело начинает дрожать – то ли от холода, то ли от бессильной ярости. Ты хочешь включить свет.
– Не надо, пожалуйста, – говорит женщина.
В заиндевелые окна скребется ветер. Мысли все еще там, на Афине. Мысли… Но ты здесь, в теплой постели, рядом с женщиной, которая просит тебя обнять ее, и тело твое отзывается на ласки какой-то тупой немотой, словно оно и не принадлежит тебе, словно ты просто взял его у кого-то на время. Как и вся эта жизнь – всего лишь одолженная минутная слабость.
Женские соски набухают. Ты сжимаешь их пальцами, выворачиваешь. Слушаешь стоны. Происходящее напоминает о кукле, которую нужно перевернуть, и она скажет: «Мама». Женщина сверху. Женщина снизу. Женщина сбоку. Механика удовлетворения, в которой иногда случаются сбои. Но не сегодня. И поэтому ярости в тебе становится больше. Жаркое дыхание обжигает твою щеку. Зубы кусают мочку уха. Небольно, но достаточно, чтобы усилить ярость. Ты напрягаешься. Кожа, жар, пот. Длинные ногти впиваются в твою грудь. В голове что-то щелкает. Какой-то невидимый тумблер, который отключает самоконтроль. Ярость удесятеряет силы. Женское тело кажется неестественно легким. Ты отталкиваешь его от себя. Швыряешь в дальний угол комнаты, словно надувную куклу. Звук падения сливается с треском ломающейся мебели. «Всего лишь стул, – думаешь ты. – Стол слишком крепкий и старый».
Тишина. Ты лежишь на кровати и тяжело дышишь. Ничего не происходит: ни криков, ни обвинений. Лишь ветер скребется в заиндевелые окна. Нет, не ветер. Ты поднимаешь голову. Смотришь на неподвижное женское тело. Страха нет. Ярости нет.
– Эй! – говоришь ты, но тебе никто не отвечает.
Лишь что-то тихо потрескивает внутри проломленной головы. Крохотные электрические разряды сверкают синевой между оголенных микросхем. Ты закрываешь глаза, стараясь не обращать внимания на этот треск…
* * *
Утро. Ветер стих, и по небу плывут темные облака. Ты поднимаешься с кровати. Тени прячутся в углах, но рассвет уже лишил их былой силы. Ночь отступила. Холод пробирается сквозь приоткрытую дверь в комнату, где никого кроме тебя нет. Хьюмер куда-то уполз. Женщина, с которой ты занимался любовью в эту ночь, куда-то уползла.
Ты одеваешься, выходишь на улицу. Чертова машина не могла идти, поэтому ползла, как червяк, – сжималась и растягивалась, сжималась и растягивалась… Выпавший за ночь снег почти скрыл следы этого передвижения. Почти… Ты идешь вдоль заметенного желоба и чувствуешь, как мороз начинает щипать лицо. Клубы пара вырываются изо рта. На закрытых дверях одноэтажного отеля висят таблички: «Свободно». Похоже здесь только ты и хьюмер. Только холод и след, оставленный обнаженным телом робота. Но тела нет, а след прерывается. Ты стоишь и пытаешься понять, куда делся хьюмер.
– Что-то потеряли, мистер? – спрашивает старик.
Ты оборачиваешься. Смотришь на него. Откуда он, черт возьми, взялся?!
– Много снега! – говорит старик, растягивая слова. – Всю ночь мело, а теперь… – он сжимает морщинистой рукой черенок лопаты и тяжело вздыхает.
Ты снова смотришь на след хьюмера у своих ног.
– Кто приезжал сегодня ночью? – спрашиваешь старика.
– Вы последний, мистер, – говорит он, начиная расчищать тротуар.
– Что значит «я последний»?
– Вчера ночью, мистер…
– Вчера?
Ты хочешь сказать, что приехал два дня назад, но не говоришь. Мороз пробирается под одежду. Или он уже там был? Что, черт возьми, здесь происходит?!
Ты возвращаешься в свой номер. Нолан должен приехать после обеда, может быть, ближе к вечеру. Проверь чемодан. Достань из-под кровати, выложи рубашки и завернутый в целлофан костюм… Чувствуешь? Это по спине пробегает бесчисленная армия мурашек, сердце сжимается, к горлу подкатывает тошнота…
– Кто был в моем номере? – спрашиваешь старика.
Он втыкает лопату в снег, опирается на нее, словно это костыль. Смотрит на тебя и молчит.
– Кто был в моем номере? – повторяешь ты, теряя терпение.
– Никого, мистер, – говорит старик.
В его голубых глазах отражается серое небо. На седых ресницах нависла пара снежинок. «Вся эта игра в гляделки ни к чему не приведет», – понимаешь ты. И еще эта женщина – хьюмер, куда она делась, черт бы ее побрал?!
– У вас что-то случилось, мистер? – спрашивает тебя старик.
