водитель. Положение было не таким уж плачевным, но все еще очень странным.
– Сэр, вы можете покинуть машину? Есть ли у вас повреждения? Я вызову скорую и эвакуатор.
– Я в порядке, – ответил молодой человек каким-то замогильным голосом. – Все в порядке, уходите.
– Нет, сэр, вы должны покинуть машину и показать мне ваши документы.
Уже приготовившись к служебной обороне, Скрич насупился, профессионально выкатил грудь вперед и заменил фонарик на рацию. Он демонстративно вызывал экстренную службу и скорую, пытаясь показать непутевому водителю важность своего положения, но тому, казалось, не было никакого дела до происходящего. Более не собираясь сопротивляться, незнакомец медленно открыл дверь и с трудом выбрался из «доджа». Дорогая кожаная куртка, новенькие джинсы на низкой посадке, сияющие белизной кроссовки…Ухоженный вид молодого человека был под стать машине. Он не был пьян или обкурен, но глаза его – мутные и уставшие – больше подошли бы старику.
– Они уже едут! – гордо заявил Скрич, радуясь явлению водителя в полный рост как поимке злостного преступника. – Все едут.
– Сигарета у вас есть?
– Что?
– Вы курите?
Опешив от неуместного вопроса, полицейский пошарил по карманам. В заднем оказалась еще не вскрытая пачка красного Pall Mall.
– Только это. Но, вы-то, наверное, курите что-то вроде Dunhill[21].
Незнакомец усмехнулся.
– С чего вы это взяли?
– Американская машина. И ваш вид.
– А. На вашем посту, стало быть, платят скудно?
Скрич внутренне запнулся о колкое замечание, но не подал виду. Прежде, чем полицейский успел запросить документы повторно, где-то вдалеке заиграла рождественская музыка.
– Что с вами произошло, сэр? – Скрич откашлялся. – Почему вы не дома? Не с семьей?
– А вы?
– Я в патруле, сэр. Это моя работа.
– У меня тоже была кое-какая работа, – водитель «доджа» пожал плечами, прикуривая сигарету. – Но рассказывать не стану, офицер. Вы все равно мне не поверите.
Рация в руках полицейского зашипела. Скрич принял вызов: скорая и эвакуатор должны были оказаться на месте только минут через сорок, не раньше. Еще бы! В преддверии праздника никто шевелиться не собирался.
– У нас много свободного времени, сэр, – изрядно расстроенный такой задержкой, Скрич покачал головой. – Встречать полночь будем вместе. Так что рассказать вам придется.
– Эта история мало подходит Рождеству. Если бы Диккенс и писал настолько бездарно, то приурочил бы это к Хэллоуину.
– Я готов послушать, сэр, – полицейский спрятал рацию за пояс и протянул свою руку к незнакомцу. – И заодно проверить ваши документы и сам автомобиль.
Таким в ту рождественскую ночь и был его рассказ.
Я покинул психиатрическую клинику Святого Иоанна почти двадцать дней назад, и с тех пор не был уверен в том, что является реальностью, а что – чистым вымыслом моего, теперь уже точно, больного сознания. Еще в сентябре, едва оказавшись под присмотром мозгоправов разного порядка, я верил в то, что чужие, инородные воспоминания терзали мою голову не случайно. Я следовал им, как истине в самой последней инстанции, я надеялся на то, что могу быть связан с расплывчатыми образами, что в них и скрывается мое действительное нутро.
Но, узнав всю правду в процессе лечения, я больше не хотел думать, будто имею отношение к ужасу прошлого. И не понимал, почему злодейка судьба выбрала в качестве кармической жертвы именно меня.
Не успев вернуться домой, я принялся беспробудно пить, хотя до этого не имел никакой привычки злоупотреблять спиртным. Моя комната в родительском доме, все больше и больше, с каждой минутой, становилась похожа на свалку пустых бутылок и окурков.
Семья стала мне чужой. Отец и мать, всегда сопереживавшие мне до госпитализации, теперь предпочитали делать вид, что я не пропадал в белых коридорах целых полгода. Им, типичным представителям высшего класса, нужен был тот сын, которого они знали: коммуникабельный, громкий и праздный юный черт, вечно бегущий к установленным целям. Они не понимали и не принимали блеклого призрака, что пришел ему на смену.
Тот, кем я был теперь, – человек, о жизни которого я вспомнил, – имел имя, но, что было более важным, – имел судьбу, отнюдь не вызывающую зависть. Он жил два столетия назад и был вынужденным убийцей, чистильщиком, в худшей из существующих вариаций. По указке отца этот человек устранял нерадивых конкурентов и делал это абсолютно безжалостно, так, словно к такой деятельности был расположен. Я не стал им на самом деле, не превратился в него, я лишь родился с ушедшим духом внутри. И, оказавшись в руках мучителей в белых халатах, лишь ярче осознал ту миссию, что была мне передана сквозь долгие-долгие годы.
У того человека была одна лишь отдушина – ребенок. Сын его брата, в целом, обычный для своих лет мальчишка, чье рождение, тем не менее, смогло окрасить жизнь монстра в альтернативный цвет. Но, как это обычно и бывает, чудовищная суть извратила и это явление: мальчик не просуществовал под опекой того человека слишком долго. По правде говоря, из-за него он вообще перестал существовать.
Сначала дядя лишил племянника родителей – не по своей воле, – а затем сделал все для того, чтобы ребенок бесследно исчез. И никогда более в той жизни найден не был.
Я не знал всех деталей, но чувствовал вину и понимал, что теперь она принадлежит мне всецело. И страдал так, словно крови на моих руках было ничуть не меньше. Словно я на самом деле мог что-то изменить.
Все это можно было трактовать как помешательство, безумие или одержимость.
Врачи именно так и трактовали.
А я чувствовал происходящее как перерождение. Реинкарнацию, если угодно. И оказавшись снаружи, усиленно думал о том, как могу от нее избавиться.
Жить с этим было невыносимо.
И вот в очередной раз утром, страдая от похмелья, я достиг пика своего погружения в чужой кошмар. Я услышал детский голос, который звал меня откуда-то издалека, и просто не мог не отозваться.
Еще до госпитализации я уже пробовал найти дом, где жили мальчик и его дядя, но лишь зря потратил время. Искать приходилось размытый образ из головы, а мое воображение не было надежным помощником. Небольшой викторианский особняк «на одного», стоящий где-то на отшибе. Просторное крыльцо, изогнутая крыша да кусты ракитника вокруг, заполонившие территорию, как назойливые сорняки. Это все, что я видел, и такое описание не помогало в поисках совершенно.
Да и стал бы призрак ребенка, заморенного своим родственником, возвращаться в его обитель? Едва ли. Я принялся бродить по городу, надеясь, что где-то, сколь глупо это ни звучало бы, голос станет громче. Так и произошло.
Маленький силуэт мелькал промеж улиц, прятался за витринами
