лишь радоваться непродолжительным встречам с Шанъяо и благодарить всех богов за такого чудесного друга, безвозмездно и искренне проявлявшего заботу о ней.
Она его любит. Пусть совершенно не так, как положено в любовных романах, но по-настоящему сильно. Она любит его как старшего брата, и это глубокое чувство навечно останется жить в её сердце.
— Береги себя.
Тихий голос растворился в шёпоте листьев. Шанъяо ушёл, оставив после себя свет надежды и щемящую душу тоску.
Я буду скучать.
Простояв в одиночестве ещё какое-то время, девушка наконец-то заметила пропажу подруги. Похоже, цветочная фея ушла в тот момент, когда Шанъяо окликнул Лу Цайхуа. Кто знает, поступила она так из вежливости, позволив им с другом остаться наедине, или попросту не хотела предстать перед юношей в неряшливом виде. Впрочем, сейчас это не имело значения. Ей тоже стоит вернуться и отдохнуть перед дорогой.
Так и не справившись с чувством тоски, Лу Цайхуа добралась до бамбуковой хижины. Она уже собиралась взяться за ручку двери, когда кто-то внезапно потянул её за рукав.
Незаметно подкравшийся сзади Чэньсин, полураздетый и недовольный, произнёс всего одно слово:
— Отдай.
Примечание автора:
Напоминаю: Гунъи (公义) — правосудие.
Глава 24. Рано или поздно всё подходит к концу
Полы рубахи распахнуты, открывая взору гладкую кожу. Рельефные мышцы словно высечены из самого дорого нефрита, снежно-белого и блестящего. Не двигайся они в такт неторопливому дыханию юноши, можно было подумать, что его тело — каменное изваяние: холодное, но несравненно прекрасное.
И всё же эти упругие мышцы мерно взымаются, будто не в силах сдержать заключённую в них несокрушимую мощь. Подсвеченные солнцем, чётко очерченные, они намертво приковывают взгляд. Аристократическая бледность придаёт им особый оттенок изящества, что мягким ореолом окутывает всё стройное тело Чэньсина. И пусть он ещё не добился бессмертия, его можно поставить в один ряд с небожителями.
— Эй, на что уставилась?
На самом деле Чэньсин не нуждался в ответе. Заметив потерянный взгляд Цайхуа, он сразу всё понял и, проклиная себя за беспечность, поспешил запахнуть полы рубахи.
Стоило ему отпустить рукав просветлённой, как та воспользовалась его замешательством и спешно юркнула в хижину. Парень не успел и слова сказать — дверь непреклонно захлопнулась у него перед носом. Ехидно щелкнула задвижка, лишая последней возможности забрать у девчонки одежду, а потом наступило затишье. Внезапное и напряжённое.
Оглушенная биением собственного сердца, Лу Цайхуа медленно осела на пол и уткнулась носом в колени. Образ полуобнаженного тела никак не выходил из головы, заставляя испытывать странное чувство. Точно жидкая магма медленно расползлась по сосудам. Заставляя их пылать изнутри, она обдавала жаром конечности и испепеляла дотла все разумные мысли.
Цайхуа похлопала себя ладонью по лицу. А затем ещё и ещё, пока в распалённом рассудке не родилось понимание собственных чувств.
Ну естественно! Наверняка она, глядя на это стройное тело, испытала прилив жгучей зависти. Ведь оно слишком прекрасно, чтобы оставаться к нему равнодушной. К тому же, как раз по этой причине Цайхуа иногда жалела о том, что родилась девчонкой: такого рельефного пресса у неё самой нет и не будет. Лишь из-за зависти у Лу Цайхуа перехватило дыхание и покраснело лицо. Определённо из-за неё.
Теперь, когда всё встало на свои места, Цайхуа облегчённо вздохнула. За иллюзорной завесой спокойствия скрывалась тревога, но девушка упрямо не замечала её. Не столь важно, как точно она угадала природу своего поведения. Главное, ей удалось прийти в себя, так что кидать камни в мирные воды сознания просто не было смысла.
— Ты чего такая? — голос Юцин, наблюдавшей всё это время за лучшей подругой, заставил ту вздрогнуть.
Просветлённая ещё не успела придумать ответ, когда в дверь постучали.
Чэньсин, придерживая одной рукой полы рубахи, второй продолжал барабанить по деревянной поверхности. Он был смущён даже больше, чем Лу Цайхуа. Но вместе с неловкостью, сковавшей движения, парень испытывал необъяснимый душевный подъём. Возможно именно это непонятное ощущение, тёплое, как лучи весеннего солнца, не позволило ему вернуться ни с чем. Он пришёл сюда за одеждой, и без неё ни за что не уйдёт. Тем более, Цайхуа всё равно выйдет отсюда — близилось время их отправления на Лунхушань.
Чэньсин упорно стучал в дверь до тех пор, пока из окна вдруг не высунулась чья-то рука. Воздушный рукав оттенка цветущего персика сильно помят, тонкие пальцы сжимают мужской алый халат и штаны.
***
Цайхуа недоумённо уставилась на вереницу повозок, в которые забирались ученики школы Ли. Когда дело касалось дальних расстояний, просветлённые старались перемещаться на мечах: так, до горы Лунхушань, с остановками на перекус и ночлег, они могли долететь всего за несколько дней — это было намного быстрее, чем путешествие в экипаже, и, ко всему прочему, безопаснее. Только так, скрывшись за облачной дымкой, можно было избежать и демонов, и непредвиденных дорожных происшествий, и лишнего внимания со стороны обычных людей. Но в этот раз почему-то всё было иначе.
— Чего стоите-то? — из окошка деревянной повозки высунулась голова учителя Чжао. — Залезайте, пока ваше место не занял мой кот.
Сказано это было таким назидательным тоном, что невольно складывалось впечатление: сереброволосый мужчина даёт по-настоящему ценный совет. И если ему не последовать как можно скорее, у Цайхуа и Чэньсина не останется шансов разместиться в повозке. Наглый кот, размером с приличную тыкву горлянку, попросту растянется на всю скамью, не оставив и цуня свободного места. Прогнать же обнаглевшее животное не сможет никто.
— Почему мы не полетим? — одновременно задали вопрос девушка в чёрном и юноша в алом и, чуть смутившись, также синхронно друг от друга отвернулись.
Стоящая за их спинами цветочная фея не сдержала весёлой усмешки.
— У тебя нет оружия, мальчик мой, а ты ещё задаёшь такие вопросы, — обратился бессмертный к своей новой ученице. — А ты, что же, — он перевёл взгляд на Чэньсина, — готов всю дорогу тащить его на мече? И не смотри на меня так, это не мои проблемы. Если б летели, с ним возился бы ты.
Лунху Чжао решил не рассказывать о своём споре с главой школы Ли. В основном потому, что его самолюбие было задето. Бессмертного, привыкшего поступать именно так, как ему заблагорассудится, и не считаться с мнением других просветлённых, пусть они хоть сто раз будут главами всех школ вместе взятых, впервые ограничили в действиях. Если б об этом узнали его подопечные, самолюбие учителя Чжао вконец бы покрылось глубокими трещинами.
— Я с учениками улетаю в Ли. Надо начинать тренировки, а не болтаться неделю без
