в последний час разбойничье покаяние, не погуби, о Господи, отступников, хулителей и гонителей святыя веры и святыя Церкве Твоея, но аще возможно сие, даруй и им радость познати Тя, Божественную любовь и премудрость, и дни свои в истинном покаянии скончати.
На Тя, Господи, уповаем и не постыдимся вовек, Ты бо еси заступление наше, помощь и победа, победившая мир, свет паче всякага света. Радость паче всякия радости, упование паче всякага упования, жизнь истинная и спасение вечное и Тебе, в Троице покланяемому, славу вси возсылаем, ныне и присна и во веки веков. Аминь.»
Поддержкой святителю в его пастырском труде были многие православные люди, оставшиеся на верном пути. Среди них - один из последних оптинских старцев иеромонах Нектарий (Тихонов). «Многие вопросы решались патриархом в соответствии с мнением старца. Это происходило через лиц, близких к патриарху и общавшихся с батюшкой», - читаем в книге И. М. Концевича «Оптина пустынь и её время» (Джорданвилль, 1970).
«Патриарх, может быть, был самым бесстрашным, мужественным и спокойным пред лицом смерти человеком в России, - писал протоиерей М. Польский. - Всё его существо, его лицо и само сердце излучало всегда и неизменно обаяние глубокого покоя и простоты. Для него умереть было бы слишком легко. Это самое простое, на что он мог решиться в любой момент. Для него, старика, монаха и патриарха, мученическая смерть была бы приятна, прекрасна и славна и потребовала бы минимума героизма. Самым мучительным вопросом для него могло быть только - как управлять Церковью, что сделать для облегчения её положения и устроения её жизни в безбожном государстве, которое как будто предлагает условия существования. Надо было исчерпать со своей стороны, жертвуя, если это потребуется, своим престижем и славой, все возможности для блага Церкви, не нанося ущерба христианской морали вообще, настроению церковного народа и клира и не нарушая церковные каноны.»
В июне 1923 года патриарх был освобождён - с заявлением от его имени, что он «Советской власти не враг».
Началось возвращение обновленцев и их прихожан в православие...
В советской историографии была такая картина: патриарх Тихон был, мол, сначала против Советской власти, а потом покаялся, признал её.
Но ещё в 1919 году, находясь на свободе, святейший обратился к архипастырям Русской церкви с призывом о невмешательстве в политическую борьбу:
«Мы, служители и глашатели Христовой истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению Советского строя. Но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливы: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определённым образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение.»
««Анафема» нарушителям мира церковного и посягателям на народную и веру и святыни была направлена вовсе не против советской власти как таковой, но против её воинствующего безбожия... - говорил протоиерей Сергий Булгаков в 1923 году. - Зачем же понадобились эти измышления? Зачем потребовалось вынуждать мнимое покаяние в том, чего никогда не было, объяснять выступления патриарха против Советов политическими мотивами, которых он никогда не имел? Зачем эти пошлые и ложные обвинения в контрреволюции и приверженности определённой политической партии, как не для того, чтобы обмануть, отвести глаза, придать благовидность и оправдание тому, чего начинают стыдиться, то есть гонения на веру?
... Церковь тогда только исполняет свою высшую миссию - сохранять и воспитывать духовные силы народа, - если сама блюдёт свободу и независимость.»
И затем, уже после кончины святителя, отец Сергий так говорил о его служении в последние годы:
«Когда опасность гибели угрожает в море, приходится выбрасывать в море даже и ценный груз, чтобы спасти самое драгоценное. Нелегко принять такое решение, которое связано с готовностью принять за него всю ответственность, но его иногда неизбежно становится принять. И когда, волею Божьей, жребий мученичества сменяется снова жребием исповедничества, пред ним встала необходимость сосредоточить все силы на одном - обличении и разрушении лжецеркви, оставив всё прочее, и подчинить одной этой основной цели свой образ действий.
Это потребовало новых самоопределений, которые трудно поддаются пониманию и смущают некоторых и ныне. Патриарх не мог, конечно, изменить своего отношения к тем действиям советской власти, которые представляют собой неслыханное и свирепое гонение на всё святое и вдохновляются сатанинской ненавистью к Богу, антихристовой злобой ко Христу. Патриарх, пред лицом всего мира, осудил эти действия власти, причём сначала, когда никто ещё не верил действительности этого чудовищного и противоестественного строя, и патриарх готов был хотя бы своей жизнью дать освобождение народу. Когда стал выясняться затяжной и длительный характер болезни русской государственности и патриарх счёл необходимым признать эту длительность, считаться с этим и, подчиняясь факту, как первохристиане подчинялись факту нероновской власти, всё своё внимание и энергию сосредоточил на обличении и искоренении живоцерковного раскола. Это сужение фронта, невольное и очевидное, неизбежное, стоило патриарху принятия некоторых решений, словесных жестов в сторону советской власти, причём, конечно, в царстве лжи и насилия никогда нельзя добиться истины и узнать подлинный ход событий. Посему здесь приходится судить только по общему смыслу факта, но не по тексту тех документов, которые публикуются от имени патриарха.
В этой кажущейся уступчивости патриарха следует видеть его новую и последнюю пастырскую жертву ради своих овец: вместо мученической славы внешнее умирание и бесславие примирения. Но эта новая жертва, это юродство Христа ради ещё больше, кажется, возвеличили имя патриарха: народ принял сердцем то, что родилось из сердца любящего.»
О своем положении святейший говорил:
- Лучше сидеть в тюрьме, я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу, я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток.
Однажды в тот час, когда верный келейник патриарха, который был вместе с ним ещё в Америке, Яков Анисимович Полозов, не ушёл домой, как обычно в этот день, в покои патриарха проникли неизвестные, раздался выстрел. Полозов был убит. Ясно было, что пуля предназначалась не ему...
Патриарх настоял на том, чтобы Полозова похоронили рядом с храмом в честь Донской иконы Божией Матери в Донском монастыре. Власти противились даже и этой воле Всероссийского патриарха. Но Святейший сказал кратко:
- Он будет лежать здесь.
Так они и лежат под землёй рядом, а на земле их отделяет друг от друга стена храма, внутри которого - гробница патриарха.
25 марта (7 апреля) 1925 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы,
