его излучало спокойствие. Шаманки и монах на прощание поклонились двоим друзьям, и те уехали.
Их маленькая серая машина, похожая на жука, поползла к серебристому морю. Там, у кромки воды, она остановилась, и двое мужчин вышли. Их фигуры находились так далеко, что Чунчжа не могла разглядеть, как они, закатав штанины, ступают босыми ногами по песку. Она не видела, как ветер отбросил волосы с лица ее мужа, когда тот протянул руки к морю, ожидая прикосновения волны.
Чунчжа перенесла внимание на шаманок, у которых оставалось еще много работы. Пока монах собирал инструменты, они разложили еду с алтаря по пластиковым контейнерам. Затем вчетвером погрузили всё в белый минивэн, сели сами и пристегнули ремни.
Минивэн подъехал к горному перевалу по дороге, которая некогда, до того, как ее заасфальтировали японцы, была старинной тропой. Хотя дорога с годами изменилась, окружающий лес, раскинувший ветви, точно руки, показался Чунчже таким же, как прежде. Минивэн свернул на гравийную дорогу, которая сменилась разъезженным проселком. Машина ехала вперед, подпрыгивая на ухабах, пока путь ей не преградил валун.
Шаманка-барабанщица заглушила двигатель и посмотрела на шаманку-певицу. Та кивнула. Прекрасная шаманка и монах устремили взгляды вверх, на небо над деревьями.
Шаманки-помощницы достали из машины барабан и тарелки. Прекрасная шаманка и монах несли благовония и приношения. Перешагивая через ветки и мелкие камни, четверка углубилась в лес, где воздух был прохладен и неподвижен. На прогалине, на которую они вышли, земля уходила под уклон, образуя глубокую впадину. Через осевшее преддверие шаманки и монах пробрались к скрытому входу в пещеру. Положив церемониальные принадлежности на землю, они стали убирать упавшие ветки и листву.
Это уединенное место притягивало к себе Чунчжу, умоляя избавить его от печали. Она увидела, как монах встал на колени и с плачем начал разрывать крошащуюся землю, которая испускала сладковатый запах и пачкала ему руки. Еще много потерянных душ в недрах горы ждали, когда их отыщут.
С первым же ударом барабана из зелени вырвалась черная стая и начала подниматься по спирали высоко в синеву.
«Ва, ва, ва…»
– У вас остались спички? – спросил Суволь.
Темнота словно проникала в самое его нутро, добираясь до костей. Юноша прижал руки к груди, пытаясь остановить кровь. Он не мог унять дрожь. Здесь, под землей, было так холодно…
Лейтенант Ли не ответил. Он приберегал последнюю спичку для связки самодельной взрывчатки. Бомба, скорее всего, не взорвется и выкурит их прямо в лапы преследователей. Если она произведет достаточно шума, некоторым из этих людей, возможно, удастся сбежать. Лишь бы только туннель не обрушился и не похоронил всех заживо.
Снаружи лаяли собаки и кричали солдаты:
– Беглецы близко! Оружие на изготовку!
Захныкал ребенок. Одна из женщин обратилась к лейтенанту Ли:
– Спасибо вам, господин, за попытку спасти нас.
Старуха забормотала молитву.
К лейтенанту Ли подполз мужчина.
– Бросьте нас, господин, – прошептал он. – Скажите им, что мы держали вас в заложниках. Бегите, пока еще можно, чтобы помочь другим.
Лейтенант Ли подумал о матери, которая отправила его на Чеджудо ради безопасности. Война, предупреждала она, это демон, который попытается его поглотить. «Живи как мужчина или умри как мужчина, но не поддавайся искушению выжить как ничтожество». Если он сбежит и пожертвует этими людьми, то никогда не сможет смотреть ей в глаза.
Лейтенант зажег спичку. Он увидел смертельно бледное лицо Суволя. Смирившихся мужчин. Страдающую мать. Молящуюся бабушку. Молчащего ребенка. И себя.
Лейтенант разрыдался; спичка погасла. Но в темноте вспыхнул другой огонек. Суволь держал в руке маленькую зажигалку. Лейтенант обхватил дрожащие пальцы юноши своими ладонями.
Пламя нежным поцелуем коснулось фитиля.
Гора укачивала юношу, втягивая его в свои недра, и тело его, прижимаясь к ней, расслаблялось. Чтобы убаюкать его, гора напевала колыбельную, журча водой по камням. Когда дух юноши пустился в странствие, гора оплакала его, призвав дожди и ветра.
Плоть юноши опутывали корни деревьев, по стволам его костей ползали насекомые. Его мысли превращались в пар, выпадая росой на траве над ним.
Когда гора начала вибрировать от барабанного боя и песен, уши юноши, прислушиваясь, зашевелились. В воздухе разлился восхитительный аромат, и его нос принюхался. А когда вслед за голодным желудком, жаждавшим прервать долгий пост, стал искать пищу язык, то рот сразу же наполнился слюной.
Юноша потянулся. Каждая кость, сухожилие и мышца ликовали, радуясь воссоединению.
Его упрямые глаза, которые закрылись первыми, открылись последними. Он уставился на ластившегося к нему бело-рыжего пса. Рядом с ним стояли на коленях мать и отец, одетые в праздничные наряды. Младшая сестренка, смеясь, потянула его с земли. Наконец-то она нашла, где он прячется! Мать и отец обнимали его, стряхивая землю с его волос и одежды. Девочка вскарабкалась ему на спину.
Когда они приблизились к роскошному пиршественному столу, перед юношей предстали его дяди, тети, двоюродные братья и сестры, угощавшиеся обильными яствами с блюд. Дедушка чистил мандарины для детей, окруживших его, будто птенцы.
Кислая сладость – несовместимое сочетание, ощутить которое могут только живые. С каждым съеденным куском юноша вспоминал все больше забытых ощущений. Гнев – острый. Сожаление – горькое. Любовь бывает соленой и сладкой одновременно.
Наевшись досыта, юноша решил поискать остальные свои человеческие желания, разбросанные по горе подобно листьям. Он вернулся в лес, где нашел свою тайную тропу.
По этой тропе кто-то уже прошел до него.
Женщина лежала, свернувшись клубочком, на дне океана. Волны повиновались ритму, пульс набухал и сжимался вместе с луной и звездами. Ее омывали течения – ласки морского бога.
Солнце пробило темную толщу воды своими лучами, пробудив женщину от сна. Она поплыла наверх, следуя за лучами. За ней звездной пылью устремились сверкающие пузырьки.
Она ступила на берег, окутанная водяной вуалью. Подняла лицо к небесам и поклонилась. Потом двинулась вперед. Земля поднималась навстречу каждому ее шагу. Почва уплотнялась, и каждый камешек вставал на свое место, образуя тропу, которая, петляя, поднималась к горе.
Пока женщина шла, волосы ее становились все длиннее. Локоны окутали плечи, ссутулившиеся от постоянного вдевания нитки в иголку; побежали по грудям, обвисшим от выкармливания детей; заструились по впалому животу и закрыли морщинистые колени.
Когда от жажды у женщины пересыхало в горле, начинал бить родник. Когда от голода у нее сводило живот, с ветвей свешивались плоды.
Утоляя жажду, женщина вспомнила, кто она. Утоляя голод, вспомнила жизни, которые прожила раньше, и жизни, которые ей еще предстояли, – все они вырастали из вечносущего момента, который был теперь и всегда. Она вспомнила все те времена, когда
